– Одевайся.
– Ты чего, дурак?! – разбрасывая слезы, замотала головой Катерина, брезгливо спихивая тряпки на пол. – Я этого не надену!
– Ничего другого нет, – пожал плечами Леонтьев. – Или это, или поедешь голой.
– Ну и поеду!!!
– Воля твоя, – завел машину Евгений. Пошарил по бардачкам и полкам в поисках навигатора, но не нашел и поехал так, наугад.
– Мы куда?
– Куда-нибудь подальше, – ответил Леонтьев. – Парень говорил, есть еще одна группа. Так что для начала нужно просто смыться, уехать отсюда на десяток-другой километров. А то как бы неожиданно не нагрянули. Найдем безопасное место, потом посмотрим.
* * *
О возвращении царского двора в Москву возвестили колокола сотен церквей, залившие город бескрайним морем сочного малинового звона. Горожане тысячами высыпали из своих домов и мастерских, чтобы успеть к дороге и хоть краешком глаза увидеть скачущего на статном туркестанском жеребце повелителя в алом кафтане с высоким воротником, зеленых шароварах и красных сапогах, на сверкающие позолотой кареты царицыной свиты, на князей и знатных бояр, сопровождающих мудрого хозяина бескрайней Руси.
Басарга и его сотоварищи в толпе скукой маяться не пошли. Не боярское это дело – здравицы в белый свет орать, друг друга локтями толкая. Бояре государю мечом и отвагой своей служат, а не криками пустыми. Подьячий и в Кремль-то торопиться не стал, дабы пустой суетливости не проявлять. Еще пять дней он с побратимами занимался исключительно воинскими упражнениями – зря, что ли, за «Готский кодекс» столько серебра плачено? И лишь потом приказал ввечеру затопить баню и близко к полудню отправился в Кремль к государю.
Как боярин Леонтьев и полагал, хлопот у правителя после возвращения оказалось преизрядно, и он, вестимо, все эти дни с рассвета и до обеда проводил в малой царской палате, выслушивая нескончаемую череду старост, бояр и воевод, что толпились и в самой палате, и в горнице перед ней. Подьячему с его грамотой пришлось очень долго томиться среди прочих просителей, прежде чем он наконец-то попал в палаты, издалека слушая обрывки жалоб людей служивых и ответы Иоанна[11].
– Земство уезда Кашинского челом тебе бьет, государь, на обиды, воеводой князем Сарычевым творимые, – жаловался кто-то впереди. – Суд ведет не по обычаю, без помощников от людей выборных, тягло от черного люда в книги недописывает, отчего иным по два раза подати вносить приходится…
– Челобитную все подписали али токмо един обиженный?
– Со ста семидесяти дворов полтораста под тем…
– Значит, не будет более у вас воеводы с Юрьего дня. Старост земского и губного до того изберите. Адашев, запиши.
– Татары по весне острог стрелецкий у реки Изяк пожгли, государь, и пушки попортили. Острог миром через месяц новый отстроили, пушек же и зелья приказ Пушкарский без воли твоей не дает.
– Давай грамоту, Адашев подпишет.
– Нет ныне в приказе пушек новых, – вмешался кто-то у трона. – В Астрахань и городки вятские много отослали, иные же не отлиты еще.
– Ну, так со стен города Белого снимите, новые же на их место опосля поставите. До Москвы, Бог даст, татарам не дойти, а на Изяке каженную весну сечи творятся.
– Боярин Куракин на приказ Разрядный за обиду челом бьет, что на воеводство порубежное на левую руку супротив боярина Жарова поставлен. По старшинству же Куракины должны на правой руке стоять, а Жаровы на левой, ибо Куракины старше!
– Куракины? – вскинулся Иоанн. – Это те, что князьям Тверским служили? Жаровы же из рода бояр московских идут.
– Куракины конюшими у великого князя Тверского стояли, Жаровы же бояре мелкие!
– Боярин Куракин к службе порубежной доехал, но списки людей служилых принять отказался и полками командовать не стал, – добавил к челобитной еще пару штрихов голос со стороны.
– В темницу Куракина! – повысил голос Иоанн. – Пусть сидит, пока не одумается!
– Староста земский с Бугульмы Федор, прозвищем Чистоух, челом бьет супротив татар, что набегами смердов тамошних тревожат. Острог поставь у нас, батюшка, али дозволь за засеку отселиться.
– Негоже православным татарвья бояться… Пищали дать могу, три рубля и от тягла всего избавление тем людям вашим, кто в стрельцы запишется и от надела свого службу ратную нести станет… Что же ты замялся, Федор Чистоух? Нешто не найдется в Бугульме охотников дома свои оборонить? Адашев, запиши сию челобитную, пусть подумает староста до завтра.
– Земство уезда Одоевского челом тебе бьет, государь, на обиды, воеводой творимые…
– Все челобитную подписали? Адашев, запиши: воеводу в Одоев с Юрьего дня не отсылать. Земский и губной старосты за порядком и тяглом следить станут… – с явным удовольствием приказал царь.
Оно было и понятно. Города и уезды, отказавшиеся от присылаемых на кормление воевод, должны были платить тягло вдвое большее предыдущего. А стало быть, каждая земля, что решила сама выбирать себе местную власть – хороший прибыток казне[12].
Настала очередь Басарги выйти вперед и с поклоном протянуть приготовленный свиток:
– Здрав будь, государь! Исполнил я твое повеление в точности. При проверке хозяйств монастырских злоупотребления изрядные мною замечены, о чем тебе челом бью. Наказать надобно татей волей твоею в пример прочим!
– Он уже за меня решить успел, чего мне делать, а чего не надобно! – сурово нахмурился Иоанн. – Грамоту у него не брать, пусть дьяку в приказе своем сдает, к обеду не звать! Кто там следующий с челобитными?
Басаргу бросило в краску, но он сдержался и даже поклонился ниже, нежели ранее, развернулся к радостным царедворцам, всегда довольным чужому унижению.
– Постой, служивый! – услышал боярин Леонтьев голос государя. – Ты ведь у нас по заволочным местам подьячий? Перед литургией вечерней к сокольничему подойди. У малого крыльца, что близ Царицыной мастерской[13]. Поручение тебе передаст. Теперь ступай!
Опозоренный Басарга, поворотившись, поклонился еще раз и поспешно выбрался из царской палаты.
Еще обиднее было то, что вечером ждал его даже не конюший, а обычный холоп, пусть и в вышитой рубахе и дорогих сафьяновых сапогах.
– Здрав будь, боярин, – поклонился холоп. – За мной ступай.
Слуга провел его несколькими коридорами куда-то в глубину дворца. Дважды на их пути встречалась стража с короткими парадными бердышами – но остановить не попыталась. Наконец холоп постучал в низкую белую дверь, коротко сообщил появившейся дородной боярыне:
– Царь с царицей видеть служивого сего желали, – и отступил в сторону, пропуская Басаргу вперед. Сам же остался снаружи.
