Гарри Тертлдав - Череп грифона

В этом замечании было больше здравого смысла, чем хотелось признать Соклею.

— Но мне не очень нравится, что нам придется сделать крюк.

Менедем засмеялся.

— Конечно, тебе это не нравится, мой дорогой. Я имею в виду — ты теперь попадешь в Афины на день или на два позже. Поверь мне, никто в Милете не украдет череп грифона.

И на это Соклею тоже нечего было возразить.

Пока не нагрянули персы, Милет считался центром наук; Геродот писал, что Фал ее Милетский был первым, кто сумел предсказать затмение Солнца — затмение, послужившее знаком к заключению мира для лидийцев и жителей Мидии. (Соклей и сам в прошлом году наблюдал затмение и понимал, что оно может побудить людей сделать почти все, что угодно.) Однако за последние двести лет Милет превратился в обычный город.

И, поскольку Соклей не мог найти прямых возражений, он изменил тактику:

— Разве тебе не интересно узнать, что философы скажут о черепе и что благодаря ему ученые смогут выяснить насчет грифонов?

— Да, слегка интересно, — ответил Менедем. — Но вот что мне на самом деле интересно, так это сколько они за него заплатят и заплатят ли вообще.

— Единственный способ это выяснить — попасть в Афины, — заявил Соклей. — А не на Кос. И не в Милет. В Афины.

— Мы отплываем завтра. Ты сможешь продержаться так долго?

— Я ждал уже достаточно. Я хочу знать!

— Ты говоришь совсем как я, гоняясь за хорошенькой девушкой.

— Это смеш… — Соклей не договорил.

Это вовсе не было смешно. Если как следует вдуматься, это было очень даже подходящее сравнение. Соклей и вправду гонялся за знаниями так же страстно, как его двоюродный брат — за женщинами.

— У философии нет мужа, который воткнет мне в задницу редиску, если застанет меня с ней в постели.

— Философия у тебя и не отсосет, — ответствовал Менедем.

У Соклея побагровели щеки. Он даже не мог возмутиться, поскольку первым позволил себе непристойность. Менедем засмеялся и похлопал его по плечу.

— Не беспокойся, дорогой. Мы и вправду отплываем завтра.

— Завтра, — мечтательно повторил Соклей.

— И поверь, — добавил капитан «Афродиты», — я так же рад убраться отсюда, как и ты.

По его тону Соклей понял, что Менедем не шутит. Но даже ради спасения собственной жизни он не смог бы догадаться, почему его двоюродному брату так не терпится отплыть.

Если бы это не вызвало пересудов, Менедем провел бы свою последнюю ночь на Родосе на юте «Афродиты», завернувшись в гиматий. Вообще-то он с радостью провел бы таким образом много ночей. Но тогда кто-нибудь мог бы догадаться, почему Менедем так поступает, а меньше всего ему нужны были слухи с правдивой подоплекой.

Когда Менедем перед рассветом спустился по лестнице во двор, готовясь двинуться к соседнему дому, где жил Соклей, он увидел Бавкиду с хлебом и чашей вина, которые она принесла с кухни.

— Радуйся, — сказал Менедем.

Он не мог просто ее игнорировать, потому что тогда Бавкида пожаловалась бы мужу — и не без причин, — а это породило бы лишние проблемы.

— Радуйся, — ответила она серьезно. — Удачного тебе плавания. Возвращайся как можно скорей и с кучей серебра.

— Спасибо. — Менедем повернул в сторону кухни. — Я тоже собираюсь раздобыть что-нибудь на завтрак, чтобы съесть по пути в порт.

Бавкида кивнула. Все, что она делала, выглядело серьезным, почти торжественным.

«На что, интересно, эта женщина была бы похожа, воспламененная и страстная? — гадал Менедем. — Сгорала бы она тогда от пыла потому, что обычно такая спокойная?»

Юноша почти вбежал на кухню, подгоняемый своими мыслями. Он бы с удовольствием на какое-то время остался на кухне, в надежде, что Бавкида уйдет по лестнице обратно в женские комнаты… Но ведь «Афродита» не станет ждать, и если он не зайдет за Соклеем, тот зайдет за ним сам. Поэтому Менедем вышел во двор с ломтем хлеба в руке.

Бавкида все еще была там, завтракая.

— Будь осторожен, — сказала она Менедему. — Все, о чем мы говорили раньше… Похоже, это скоро станет правдой. И все это плохо для Родоса и плохо для торговли.

— Знаю.

Менедем вгрызся в хлеб, стараясь есть как можно быстрее.

С полным ртом он продолжал:

— Но я обязательно вернусь. Я должен вернуться. Если я не вернусь, отцу не на кого будет кричать.

Бавкида резко вдохнула. И Менедем понял, что еще ни разу при ней не ругал отца. Когда он жаловался на Филодема, он всякий раз жаловался Соклею… До этого момента. А жаловаться женщине на ее мужа — не лучший способ завоевать ее симпатию.

— Он желает тебе самого лучшего и ждет от тебя самого лучшего, — сказала Бавкида. — И сердится, если его ожидания не в полной мере оправдываются.

«И выбирает наихудший способ, чтобы получить от меня самое лучшее», — подумал Менедем, но не сказал этого вслух. Он запихал в рот остатки хлеба, быстро прожевал и проглотил. Хлеб оцарапал его глотку, как галька.

— Мне пора, — сказал он.

Бавкида кивнула.

— Удачного плавания, — повторила она. — И возвращайся скорей.

Она встала.

Менедем мог бы по-родственному ее обнять — Бавкида ведь была его мачехой.

«Да уж, обнять, — зло ухмыльнулся он про себя. — А что бы ты сделал, если бы отец спустился по лестнице и увидел? Тебе нужно уплыть прочь и больше не возвращаться домой».

Он никогда не знал такой нервотрепки, гоняясь за чужими женами в других городах.

Менедем почти бегом устремился к дверям. Всякий раз, уходя от Бавкиды, он чувствовал себя так, как будто его только что выгнали взашей.

Оказавшись на улице, юноша почувствовал облегчение. Оказаться в открытом море в тысяче стадий от Родоса будет еще большим облегчением.

Менедем закрыл за собой дверь и повернулся к соседнему дому, намереваясь зайти за Соклеем. Сделал шаг — и почти врезался в двоюродного брата.

— Радуйся, — сказал Соклей. — Незачем так прыгать. Я как раз собирался за тобой зайти.

— А я как раз собирался зайти за тобой, — ответил Менедем. — И не слышал твоих шагов.

Неудивительно, ведь ни один из них не носил обуви.

— Теперь, когда мы зашли друг за другом, — продолжал Менедем, — давай двинем на судно. На что поспорим, что Эвксенид будет ждать нас на пристани?

— У меня есть лучшие способы потратить деньги, — сказал Соклей. — Ты захватил изумруды?

Менедем похлопал по маленькому кожаному мешочку, висящему на поясе, которым был перехвачен его хитон.

— Они здесь — все, кроме одного, который отец купил для своей новой жены.

Он говорил негромко, не желая, чтобы его слова услышала Бавкида: камень был все еще у ювелира.