– А что же в первую?
– Легко переношу крики и оскорбления. Вообще, спокойно встречаю человеческие слабости.
– Что думаешь о нашей компании?
– Вы не служите королю. (Бэнсон подобрался.) Но и не разбойники. Вот вы, милорд, похожи на барона, но не барон, это точно. Эти люди вам, – он слегка поклонился в сторону Готлиба и Робертсона,– не солдаты, а скорее друзья. Вы давно и хорошо знаете друг друга. И вы не компания. Да, не компания, а некое воплощение, как говорили древние, чистой силы.
– Что значит чистой?
– Непритворной. И правильной. Вы, например, не используете её для того, чтобы возвышаться самим, унижая и притесняя других. Это странно. Все сильные люди этого мира поступают как раз наоборот. А в вас угадывается какой-то твёрдый этический кодекс.
– Тебе сколько лет, Луис?
– Девятнадцать.
– Дворянин?
– Джентри.
– Джентри. То есть сын уже не купчика или ростовщика, но ещё не дворянин. И, смею предположить, без образования. Как же тебе удаётся так чётко и ясно излагать мысли? Это наследственное? Свойство династии?
– Я много читаю.
– И этого достаточно?
– Наверное, присутствует ещё один нюанс. Я читаю, пишу, слушаю, а говорить приходится крайне редко. А ведь это роскошь – говорить с понимающим тебя. Это воодушевляет.
– Скажи, Луис, а сэр Коривль – он так же проницателен?
– О, нет! Хитёр – да, хотя теперь уже и этого нет. К тому же стал плохо видеть.
– Болезнь?
– Вроде того. Два золотых луидора на веках – и днём и ночью. Он даже чутьё на опасность потерял. А ведь от них сразу повеяло опасностью, от тех, что были три дня назад.
– Немцы! – я, не веря себе, уставился на его толстоносое лицо. – Корабль “Хаузен”!
– Да, “Хаузен”. Но только они такие же немцы, как сэр Коривль – африканец.
– А что в них было особенного?
– Да то же, что и в вас. Тень силы. Тоже настоящей, без кичливости, не напоказ. Думаю, их вела некая цель, идея. Или приказ.
– Кто они?
– Один немец – так себе, подставное лицо. Второй как будто перс, третий – голландец. Они заходили в кабинет и внесли деньги. Но был с ними ещё их раб – носильщик, пожилой турок. Молчаливый, печальный, в старых обносках. Вот он был страшным. С лицом унылым и покорным, он стоял вот здесь, в уголке (Луис указал рукой, и я тревожно взглянул. Ну что, пустой угол.) Стоял, не шевелился, пока те не вышли с готовыми бумагами. Подхватил их саквояжи и потащил. Но турок этот, как ни притворялся, а кое-какую оплошность допустил. Несущественно, какую именно, но я увидел – он у них главный. И не просто предводитель. Страшнее. Хозяин их жизней. Хотя наёмный немец об этом, кажется, и не подозревал.
– Мы идём по их следу, Луис, – я пристально взглянул ему в глаза.
– Уже понял, – тихо ответил он.
– Тогда, прошу тебя, сядь, возьми перо, бумагу и опиши их всех – внешность, одежду, манеры, походку, какие-то странности, редкие приметы. Достань из памяти всё, что только можно. Я отплачу.
– Не сомневаюсь. Но плата уже состоялась, и сердце моё говорит мне об этом.
– ?
– Тот редкий подарок и редкий миг. Восьмая чашечка кофе.
Он быстро сел за стол, и так же быстро замелькал над листом белый кончик пера.
Какое-то время стояла тишина. Её нарушал лишь шорох ложащихся на бумагу строк да едва слышимое поскрипывание при дыхании спрятанной на груди Бэнсона кожаной кобуры с пистолетами. Вдруг приоткрылась дверь кабинета, вышел Нох и сунул мне в руку едва на четверть исписанный лист.
– Это всё, что он вспомнил, – шепнул старичок мне на ухо и скользнул обратно в кабинет.
Я бегло прочитал, передал бумагу Бэнсону. В это время в кабинете раздался затейливый звон изысканных колокольцев: часы на столе сэра Коривля пробили одиннадцать тридцать.
– У нас ровно полчаса, – сказал я Бэнсону. Он кивнул, пряча бумагу, а я двинулся вслед за Нохом.
Сэр Коривль сидел в своём кресле. Лицо его было усталым и отрешённым. Однако, увидев меня, он вскочил, поклонился и встал сбоку стола. Деньги были аккуратно разобраны, в каждый мешочек и в каждый кошель были вставлены бумажки с написанной суммой. Часы, выстроившись в два ряда, топорщили свои откинутые крышечки. Я их машинально пересчитал. Сорок две! Судьба подмигивает мне! Точно сорок две золотые монеты в поясе капитана Стоуна.
Не без усилия оторвав взгляд от коллекции, я поднял глаза и увидел, что сэр Коривль умоляюще смотрит на раздувшегося от важности Ноха. Я вопросительно поднял брови и коротко спросил:
– Что такое?
Нох бочком подобрался ко мне и липким и сладеньким голосочком заворковал:
– По моему бедному разумению, милорд, сэр Коривль предложил выход из создавшейся ситуации, не лишённый, на мой взгляд, здравого смысла.
– И в чём этот его здравый смысл? – подозрительно спросил я.
– Он предлагает внести объявленную сумму, – старичок повёл ручкой над столом, – в королевскую казну в счёт покрытия расходов на борьбу с преступниками и негодяями. А фальшивые деньги, полученные от команды Хаузена, уничтожить, как будто их и не было.
– Ка-ак?! – грозно вскричал я. – Но они действительно фальшивые, вы убедились?
– Действительно, убедился, – врал вдохновенно старик.
– Так ведь на это есть твёрдый закон!
– Но и пополнение королевской казны, милорд… Такой суммой… И если учесть обстоятельства…
– Какой такой суммой?
Нох трепетной ручкой подал мне лист бумаги с написанной на нём цифрой.
– Двести семьдесят две тысячи семьсот пятнадцать фунтов стерлингов, – прочёл я вслух, и опешил, и онемел. Место в английском парламенте стоит три тысячи фунтов, а тут…
– И ещё около пятидесяти тысяч – золото и камни, и коллекция часов примерно на…
– Минутку! – остановил я его. Помолчал. Подумал. – А фальшивые – расплавить, как будто их и не было?
– Так, так, расплавить.
– Остальные деньги вы предлагаете поделить на две равные части – одну в королевскую казну, вторую – мне, то есть в бюджет тайной полиции?
Я нахально смотрел на него, и сэр Коривль с мольбой смотрел на него, а старый плут Нох недовольно смотрел на стол и кучу денег на нём.
– Да, – наконец промямлил он. – Тайная полиция половину может забрать себе.
– Тогда одно уточнение, – вкрадчиво сказал я.
– Что? Что? Какое? – вскинулся Нох встревоженным воробушком.
– Часы мы в общей сумме учитывать не будем.
– Кому же они… Тогда…
– Никому. Часы останутся здесь.
– Простите, милорд, я не совсем понимаю…
– Я объясню. Коллекция, а особенно такая вот редкая, имеет право на собственную жизнь. Вот, взгляните на неё. Ей всё равно, что у хозяина сердце преступника! – я грозно обернулся к растерянному сэру Коривлю, красному, недоумевающему. – Ей важно, чтобы в этом сердце нашлось по капле любви, заботы и восхищения. Тогда коллекция будет жить и восполняться. А если отнять этот предмет у заботливого и трепетного хозяина – его тут же разворуют, растащат, умрёт красота, и я – знайте вы, казначей, я не подниму на неё руку!
