— Гром и молния! — вскричал Фариболь, опуская на пол бесчувственную Сюзанну. — Пора уносить ноги…
— Бегите, бегите! — крикнул граф де Бреванн двум друзьям. — Вы храбрецы! И не забудьте освободить монсеньора Людовика, но… только после моей смерти.
Это были последние слова графа: в залу ворвался Сен-Map с отрядом солдат и, увидев у окна предполагаемых беглецов, выстрелил в них; пуля губернатора пробила старику голову, и он рухнул на пол рядом со своей дочерью.
— Бедняга был прав, — сказал Мистуфлэ. — Бежим, хозяин!
— Нет! Тысяча чертей, никогда!
Но силач Мистуфлэ схватил его за пояс и, приподняв, бросил в открытое окно, а затем спрыгнул сам.
— Эти бандиты уходят! — взревел Сен-Map. — Огонь! Стреляйте в них!
Несколько солдат высунулись в окно и выстрелили по двум бегущим теням. Но беглецов уже поглотила ночная тьма. Целые и невредимые, друзья достигли берега рва.
— Хозяин, вы умеете плавать? — спросил один.
— Тысяча чертей, нет! — ответил другой.
Услышав это, Мистуфлэ столкнул Фариболя в воду и прыгнул вслед за ним, бормоча:
— Ничего, я справлюсь за двоих.
Потеряв интерес ко всему происходящему, монсеньор Людовик склонился над Сюзанной, когда пистолетный выстрел Сен-Мара вернул его к действительности. Он поднял голову и увидел, как прямо на него, пачкая его кровью, падает граф де Бреванн. Юноша вскрикнул от ужаса, и им овладела слепая ярость. Он набросился на губернатора, вырвал у него шпагу и, занеся ее над его головой, вскричал:
— Негодяй! Проклятый палач! Пришел твой смертный час!
Сен-Map едва успел отскочить в сторону и избежать удара, на юношу же налетела дюжина солдат.
— Не убивайте его! — крикнул им Сен-Мар.
Завязалась отчаянная кровавая схватка. Но вскоре все стихло, и монсеньор Людовик, крепко связанный, оказался на полу.
— Вы двое перенесите мою жену в ее покои; вы повесьте труп старого осла на зубце стены; а вы поднимите заключенного и следуйте за мной, — отдавал приказания губернатор.
Но, подойдя к двери, Сен-Map остановился и опустил глаза. На пороге, скрестив руки на груди, неподвижно стоял маркиз де Лувуа.
— Черт возьми, Сен-Map! Что здесь происходит?
— Была попытка к бегству, монсеньор, и…
— Понятно. Пусть ваши храбрецы отнесут этого безрассудного юношу назад в его камеру. А вы, Сен-Мар, поведайте мне, как все случилось. Возможно, ваш рассказ развлечет меня…
Губернатор вкратце изложил суть происшедшего. Когда он закончил, Лувуа после недолгого раздумья сказал:
— Так, значит, ваша жена узнала нашего пленника?
— Да, монсеньор, и если она должна умереть, с моей стороны…
— Нет, Сен-Мар, вы слишком недавно женаты, и было бы высшей несправедливостью обрекать вас на вдовство. Я хочу лишь посоветовать, чтобы отныне ваша жена не говорила ни с кем, кроме вас. Да, кстати, а как поживает граф де Бреванн?
— Моя пуля вышибла ему мозги, монсеньор.
— Отличный способ предотвращать недоразумения, мой дорогой Сен-Мар. А те, кому удалось бежать?
— Это те самые мошенники, что отбили у меня монсеньора Людовика на парижской дороге… Помните? Их зовут Фариболь и Мистуфлэ. Мерзавцы! Но не думаю, чтобы им удалось далеко уйти, я послал в погоню около двадцати всадников.
— Итак, из тех, кто видел лицо монсеньора Людовика, остались только эти беглецы, верно?
— Именно так, монсеньор.
— Тем хуже для них. Надеюсь, что скоро каждый из них получит по пеньковому воротнику.
— Я отдам соответствующие распоряжения, монсеньор.
— Уверен, мой дорогой Сен-Map, что эта маленькая бойня послужит вам уроком. Я предвидел нечто подобное, но опоздал… Как вы думаете, Сен-Map, не стоит ли нам применить средство, гарантирующее нашего узника от всяческого нездорового любопытства?
— Это было бы превосходно, монсеньор.
— Тогда велите принести из моей кареты сундучок… В нем находится истинное произведение искусства, и я уверен, что вы оцените его должным образом. Это подарок его величества Людовика XIV. Распорядитесь же им соответственно его предназначению…
— Его величество слишком добр ко мне.
— Не торопитесь благодарить его, друг мой. Вместе с этим… подарком он приказал мне повесить вас, если вы нарушите хотя бы одно из полученных предписаний.
Наступила ночь. Монсеньор Людовик неподвижно лежал на постели. После провала побега он впал в состояние, близкое к коматозному.
Затем узник начал медленно приходить в себя. Мысли и ощущения возвращались к нему, однако в голове оставался какой-то тяжелый дурман. Он встряхнул головой, но вместо облегчения это доставило ему новые страдания.
Ему был необходим глоток свежего воздуха. Узник поднялся со своего ложа, нащупав босыми ногами ковер; прохлада камеры освежила его, члены постепенно обретали прежнюю подвижность… Но словно какой-то груз продолжал давить на голову.
Сделав несколько шагов вперед, он оказался у камина, на котором стояла масляная лампа, освещая висящее над ней круглое зеркало. Взглянув в него, несчастный окаменел от ужаса: оттуда на него смотрел зловещий призрак рыцаря из древних легенд, а на голове его красовался тяжелый железный шлем.
Кровь застыла в жилах юноши: он хотел крикнуть, но голос не слушался его, хотел разбить зеркало, но руки не поднимались… Он подошел к зеркалу вплотную — призрак сделал то же самое; покачал головой — странное отражение повторило это движение.
В испуге юноша хотел было поднести ладони ко лбу, но, о ужас! — они натолкнулись на холодную твердую поверхность… Руки заметались, стараясь нащупать кожу или прядь волос… Тщетно, повсюду они встречали лишь железную маску.
Закрывавшее его лицо дьявольское приспособление было надежно закреплено. Отныне монсеньор Людовик становился призраком.
Эта ночь стала для него сплошной пыткой.
На следующее утро в его камеру вошли Лувуа и Сен-Map. Они застали юношу сидящим у окна. Подойдя к нему, Сен-Map представил своего спутника, и узник, не оборачиваясь, ответил:
— Хорошо, сударь, передайте этому господину, что сын Людовика XIII примет его.
Монсеньор Людовик встретил своего гостя, так и не изменив позы; гордый маркиз приблизился к нему со шляпой в руке и отвесил изящный поклон. Во время разговора он стоял с непокрытой головой. Лувуа осведомился о здоровье юноши и посредством ловких вопросов постарался выведать, не вынашивает ли тот какие-либо опасные планы.
Монсеньор Людовик держал себя холодно и с достоинством; на большинство вопросов от отвечал односложно.
— И последний вопрос, монсеньор, — сказал Лувуа, начиная терять терпение. — Что мне передать королю, почтившему вас своим благосклонным внимание?
