с социалистом.
— На предмет?
— На предмет жизнеспособности вашего учения. Вы знакомы с трудами Дарвина? — Максим наполнил бокалы и протянул один из низ Волкову.
— Не так хорошо, как хотелось, но эволюционное учение одно из основных в моём деле.
— Ну да… теория старика Чарльза убийственна даже для самого слепого паломника веры. Так вот, не кажется ли вам, что теория Маркса противоречит самой человеческой природе? Ведь мы порождены конкуренцией. Вся наша жизнь — это борьба, и тот, кто в этой борьбе выживает, достоин оставить своё потомство. Так из самого простейшего существа появился человек. Это наше бытие, а бытие рождает сознание. Так как можно всерьез воспринимать учение, говорящее об общем равенстве, отмене материальных благ, рыночной конкуренции?
— Но ведь естественный отбор закрепил в нас и такие чувства и черты, как сострадание, эмпатию, социальность. Человек может и должен перешагнуть черту, вменяемую всей остальной природой. Мы способны объединиться по принципу классовости и безвозмездно помогать друг другу. Это не предполагает отказ от материального, а предполагает, что за твой труд будут расплачиваться своим трудом. Не менять кирпич на хлеб, а менять само производство кирпичей, на саму способность печь хлеба.
— В таком случае, что делать мне? Ведь моя профессия окажется без надобности? Как торговать?
— Вы правы, торговля отпадёт за отсутствием необходимости. Все товары будут передаваться или изыматься по доброй воле. Вы сами сказали, бытие определяет сознание. Я предлагаю вам переучиваться, поменять своё бытие. Будущей России понадобятся металлурги, инженеры, столяры, механики. Нашему обществу предстоит коренным образом поменяться. Развитие общества будет зависеть уже от преобладающего общественного сознания и различных форм развития сознания каждой из личностей в отношении к окружающим. Каких людей будет больше, эгоистов или альтруистов, от того будут зависеть и социально-экономические законы в обществе! А это означает, что сознание человека определяет воспитание человека, его жизненный опыт и образование в процессе бытия, а бытие уже определяет сознание большинства!
— А вы уверены, что победу одержат альтруисты?
— Я приложу к этому все усилия.
На лестнице послышались шаги. Сверху спустился Дмитрий.
— Всё готово.
— Отужинаете с нами? — Беломестных осушил свой бокал.
— Нет, благодарю, — Валерий одним глотком опрокинул свой, — завтра рано вставать. Пожалуй, я пойду спать.
— Добрых вам снов… комиссар.
Волков проснулся в полной темноте. Занавешенное окно не пропускало ни одного лучика света. Ему приснилось, что его зовёт голос Василисы. Голос звучал искаженно, будто его уши были погружены в воду, и эхом отдавался в голове. Полежав с минуту, Валерий понял, что ему не чудится. Василиса действительно завала его. Он не сразу разглядел её силуэт у окна.
— Валера… филин… так б-о-о-о-льно…
— Василиса, я сейчас…
Он опустил босые ноги на холодный пол. Глаза уже привыкли к мраку чердака.
— Валера! Прошу… посмотри…
Волков на ватных ногах зашагал к окну. Зрение обманчиво то приближало, то отдаляло его.
— Василиса… я уже почти… — Валерий схватился за шторы, но промедлил.
За окном скрипнул карниз, словно на нём сидел кто-то тяжёлый. То, что притворялось Василисой, начало расползаться, меняя свои очертания и увеличиваясь в свете луны до пугающих размеров.
— Волк-о-о-в… пожалуйст-а-а… впусти мен-я-я… — захрипело нечто за занавеской. Ему надоело притворяться.
По стеклу постучали. Стучали чем-то острым, железным. Затем ещё и ещё. Кто-то ломился в окно. От неожиданности Волков попятился назад и рухнул, срывая штору. Из уличной черноты на комиссара уставилась горящая прожорливым огнём пара глаз. Скрежет стекла и стук сводили Волкова с ума. Он еле мог отличить монструозные белые крылья, на фоне клубящихся облаков. Лунный свет вдруг померк, погрузив комнату во тьму. Волков подорвался, разбрасывая кругом одеяла. Сон… всего лишь кошмар, подумал он, пока не посмотрел на окно. Порванные шторы валялись на полу. Карниз весь был в птичьих следах, а на одном из торчащих гвоздей трепыхалось на ветру бело перо.
Спешно попрощавшись с хозяевами, Волков продолжил свой путь.
«Студёнки» оказались деревней ещё более бедной и меньшей, чем предыдущие. После короткой речи перед собравшимися сельчанами Волкова за рукав отвёл в сторону мужчина с лёгкой сединой на висках и хитрым прищуром. Мужчина забавно говорил, ускоряя с каждым словом темп, усекая слова и вставляя букву «ё» к месту и не к месту.
— Господин комиссар, погодьте. Можно вас на сёкунду?
— Да, чего вы хотите?
— Я новый староста здеся. Кириллов Владислав Витальевич. Не откажите, помогите-ка мне.
— А что вам нужно?
— Сущая мёлочь. Бывший староста помёр на прошлой неделе. На совёте, значит, меня ставят на его место. А у меня силы никакой. Совсем недавно тута. Я ж за большевиков с семнадцатого годка. Хотел тута партию, ну знашь, чтобы людей мотивировать. Благо ведь. А они ни в какую. Этот ещё… Денис. Грозит меня из совета сгнать, старостой самому быть хочется ему. Ну я ему… что, мол, хочешь…
— Ближе к сути, пожалуйста.
— Ну! Я вот-вот и говорю. Мне бы расписочку от вас. Мол, я доверенное лицо. Вас вона как слушают. Уважают!
— У меня нет таких полномочий. Напишите в ближайшее представительство партии.
— Да что вам стоит! Несчастную роспись. Да покуда я до того тёлеграфа доберусь, уж поздно будет, всё переменится. А так у вас, считай, в тылу верный союзник.
— Ладно. Будет вам моя подпись. Но за стабильность в деревне будете головой отвечать.
— Обижаете. Не посрамлю честь партии. Пройдёмте в дом, я вам бумагу дам.
Кириллов отвёл Волкова в своё бедное жилище. Усадив гостя на скрипучий табурет, староста принялся рыться в небольшом сундучке. Волков осмотрел убранство избы и подивился почти солдатскому порядку и разнообразию книг, лежащих везде, где только можно. Одна из них, лежащая рядом на столе, показалась знакомой. Волков подтащил её к себе и перевернул. Ну точно! На бумажной обложке золотыми буквами было написано: «Собрание цитат Карла Маркса, Энгельса и Ленина». Волков открыл книгу на случайной странице:
«…Все ложь и ложь! Керенский не подымал даже этого вопроса… По его приказу украдены мои записки. Он или к.…, или сумасшедший. По-моему — к… В этом письме совершенно ново требование помилования. В Быхове шел разговор исключительно о реабилитации, и амнистия считалась совершенно неприемлемой. Так же безрезультатны были его усилия вырвать…».
— Вот, прошу, — отвлёк Волкова от чтения староста, поставив пред ним чернильницу и лист бумаги.
Волков закрыл книгу, и, быстро начертав пару строк на листе, размашисто расписался.
— Мне нужно спешить. Удачи вам на новом посту, — Волков поклонился и спешно вышел из избы.
Наконец, показалась «Новая змеёвка». Ничего кроме тяжёлых воспоминаний её образ не
