1602 годом. Именно тогда по просьбе Януша Радзивилла в Несвиж прибыл Даниил Наборовский, практиковавший за границей в течение последних двенадцати лет.
Свыше трёх столетий понадобилось для того, чтобы открыть в городе полноценное стационарное медицинское учреждение на двадцать коек — и опять на средства магнатского рода.
Однако до ненавистной ВОСР (кто не помнит — Великой Октябрьской Социалистической революции) в районе работало всего 2 (два) врача и 2 (два) фельдшера.
Зато с 1917 года медицинское обслуживание «вдруг» стало доступным для всех слоёв населения.
Причём — какое обслуживание!
Так, например, с конца 1918 года в Несвижской лечебнице после стажировки в Париже начал свою службу доктор медицинских наук Лычковский. Михаил Львович будет трудиться здесь и при поляках, и при немцах — в общей сложности долгих 35 лет, поэтому мы ещё встретимся с ним на страницах следующих произведений моего цикла…
А вот в европейский (и вроде как цивилизованный!) период истории, когда город снова оказался в составе Речи Посполитой, «ожившее», казалось бы, здравоохранение почему-то снова пришло в упадок. До 1939 года медицинскую помощь в Несвиже оказывали всего 5 частнопрактикующих врачей и столько же фельдшеров.
И лишь с восстановлением советской власти всё опять стало на свои места: количество коек в больнице сразу увеличилось до 40, значительно возросло число разного рода узко профильных специалистов, и даже 6 фельдшерско-акушерских пунктов открылись в окрестных сёлах.
Обо всём этом Ярославу рассказал по пути старший лейтенант Савицкий, который, как оказалось, в юности получил медицинское образование и с тех пор живо интересовался всем, что было связано с историей здравоохранения.
* * *
Леонтий остался курить в коридоре, а Плечов, перекрестившись, как и подобает ревностному христианину (к числу которых он себя пока ещё не относил), пошёл в палату.
Фролушкин негромко постанывал, лёжа в непривычной для себя позе — на спине.
Рядом усердно суетился Павлик: то одеяло поправит, то воду подаст.
— Батя, родный… — Яра опустился на колени и припал к груди раненого. — Как ты?
— Всё хорошо, сынок. — Профессор попробовал улыбнуться, но на лице отобразилась лишь гримаса труднопереносимой боли.
— Вот, держи… Твои любимые яблочки. Ядвига Мечиславовна передала.
— Спасибо. Привет ей пламенный.
— Передам. Обязательно. Что в следующий раз тебе принести?
— Коньячку.
— Так ведь нет больше. Весь выпили.
— Попроси Василия, пусть ещё реквизирует.
— И Василия тоже нет. Арестован.
— За что?
— За то, что упустил бешеного диакона.
— Ты с ним знаком, сынок?
— С кем? С младшим лейтенантом Бурмистренко?
— А то ты не понял… С Пчоловским.
— Да, — немного помедлив, признался Ярослав.
— На кого он работает?
— Лично мне это неизвестно. Пока.
— Плохо, всё плохо…
— Ничего, отец, мужайся.
— Пашку забери к себе — надеюсь, Ольга возражать не будет. Хватит ему мыкаться по Божьим храмам.
— Сделаем — обещаю.
— Спасибо тебе за всё…
— Вам спасибо, отец.
— Сожалеть о моём уходе не надо. Тело сожжёшь — и развеешь по ветру.
— Да что вы такое говорите?
— Что слышал, сынок… Апостолов обязательности найди. Это ведь не просто атрибут. Это оберег для всего русского народа!
— И при чём наш православный люд к этой католической святыне?
— Не католическая она. Общехристианская. Найдёшь — поймёшь!
* * *
Позади Яры скрипнула дверь, и на пороге выросла невысокая фигура в идеально пригнанном белоснежном халате. Толстые старорежимные очки, аккуратно подстриженная бородка.
Прошу любить и жаловать: заведующий хирургической службой Несвижского района Минской области Михаил Львович Лычковский.
— Что вы здесь делаете, юноша? — строго молвил доктор, сверля Яру бездонными тёмными глазами.
— Проведываю больного.
— По какому праву?
— По сыновьему.
— Выходит, Павел ваш брат?
— Сводный.
— Как чувствуешь себя, Фёдор Алексеевич? — утратив интерес к молодому человеку, хирург перевёл взгляд на своего единственного пациента.
— Отлично!
— Этот юноша на самом деле тот, за кого пытается себя выдать?
— Да.
— Как-то не больно вы похожи.
— Не сомневайся — сын. А также — сподвижник, преемник и единственный продолжатель моего оригинального философского учения.
— Мы, с твоего позволения, выйдем с ним в коридор и немного поболтаем тет-а-тет.
— А что, моё присутствие может стать помехой для откровенного разговора?
— Нет, но…
— Если вы считаете, что я питаю какие-то иллюзии по поводу своего скорого выздоровления, то это конечно же не так. Каждый учёный, особенно философ, непременно чувствует приближение своей кончины. Бояться, паниковать перед тем, как уйти навсегда, он никогда не станет. А вот дать последние напутствия потомкам не просто должен — обязан!
— Не спеши. У нас впереди — не один десяток лет.
— Как бы не так!
— Лечащему врачу надо доверять на все сто! А то и на двести!
— Дорогой Михаил Львович. Сам знаешь — у тебя золотые руки…
— Спасибо.
— Я благодарен им за всё — и, в первую очередь, за то, что даже после такой сложнейшей операции, пребываю в здравом уме и могу свободно, не напрягаясь, излагать свои — иногда неординарные — мысли!
— Прекрасно.
— Так вот. Этот самый, присущий мне здравый ум как раз и подсказывает, что пришла пора прощаться с мирской жизнью.
— Федя, родной…
— Только не надо ля-ля, Миша… Впереди у нас — целая вечность! Что может быть прекраснее?
— На тот свет мы всегда успеем, — поспешил принять сторону доктора Плечов. — А пока… И здесь — на Земле — дел невпроворот. По самое горло.
— Согласен! — Профессор Фролушкин попытался приподнять туловище. Не получилось. — Вот видите: полная недееспособность. Ну да ладно… Идите — поболтайте немного за моей широкой спиной, господа заговорщики! Потом выскажете своё мнение.
* * *
— Разрешите представиться, старший лейтенант госбезопасности Савицкий! — приложив руку к околышу фуражки, бодро отрапортовал Леонтий, преданно заглядывая в глаза знаменитому эскулапу, следом за Ярой вышедшему в коридор.
— Очень приятно. Доктор Лычковский.
— Михаил Львович… Дорогой! Как же я мечтал встретиться с вами!
— Мы с вами знакомы?
— Никак нет. Но теперь будем, не так ли?
— Логично.
— Я ведь по первому образованию — фельдшер. И уже много лет собираю различные истории о деятельности белорусских лекарей. Чтобы потом печатать их в различных рабочих газетах. Под псевдонимом, конечно. Хобби у меня такое.
— Похвально! От меня что требуется?
— Вы ведь стажировались у самого Мечникова, не правда ли?
— Так точно. У Ильи Ильича, Нобелевского лауреата в области медицины.
— Вот-вот… О вашем высочайшем хирургическом искусстве в Белоруссии слагают легенды.
— Спасибо за комплимент.
— Взять хотя бы случай с небезызвестным Аароном Гдалем из Городеи [35].
— Вы даже о таком знаете?
— А как же, дорогой Михаил Львович, а как же! О той истории писали все польские газеты!
— И где ж вам посчастливилось их читать?
