class="p1">— В советском Минске.
— Да?
— Да… Работа, знаете ли, у нас такая.
— Понял.
— Я, с вашего позволения, вернусь к тому замечательному эпизоду ещё раз.
— Зачем?
— Напишу статью — и отправлю по почте в «Медицинский работник».
— Что это за чудо? — искренне удивился Лычковский, совершенно не следивший за отечественной периодикой — в отличие от международной.
— Под таким названием два года тому назад в столице нашей Родины возобновили выпуск знаменитой «Медицинской газеты».
— А…
— Ради бога, не подумайте обо мне плохо. Если какой-то печатный орган вам не очень нравится или чем-то не устраивает, я могу запросто написать и в «Известия», и в «Правду».
— А в «The Boston Medical and Surgical Journal» [36] — слабо?
— Куда-куда?
— Мне всё равно. А вам, дорогой товарищ Ярослав?
— Я только «за», — неуверенно протянул Плечов, честно говоря, очень сомневавшийся в существовании журналистского таланта у своего «телохранителя». — Жители нашей великой столицы имеют право знать, какие светила медицины практикуют в глухой, казалось бы, провинции…
— Значит, предложение принято, — многозначительно подытожил Михаил Львович. — Но его выполнение желательно отложить. Хотя бы на денёк: работа!
— Что стоишь как вкопанный, Леонтий Михайлович? Оставь нас ненадолго. Хотя бы на несколько минут.
— Но…
— Никаких «но»… Слыхал ведь? В следующий раз товарищ доктор непременно уделит тебе максимум своего драгоценного внимания. Только блокнот не забудь взять. И карандаш поострее заточить.
— Приходите, пожалуйста, завтра в тринадцать ноль-ноль, — улыбнулся Михаил Львович. — Заодно и пообедаем.
— Спасибо за приглашение! — расплылось-растянулось в счастливой улыбке обычно строгое и сосредоточенное лицо чекиста.
* * *
Лычковский обнял Ярослава за талию и повёл по длинному больничному коридору, не останавливаясь и ни на миг не умолкая.
— Вот, что я вам скажу, молодой человек, — состояние вашего отца далеко не столь оптимистично, как кажется ему самому. Пулю я, естественно, извлёк, но, вследствие повреждения крупных сосудов и — особенно — тяжёлого ранения лёгкого, образовался так называемый гемопневмоторакс, то есть в плевральной плоскости собралась не только кровь, но также и воздух.
— Бога ради — ещё раз, только человеческим языком. Сделайте лёгонькую поправку на йододефицитность моего несчастного организма.
— Не наговаривайте на себя — на идиота вы точно не похожи.
— И чем чреват этот гемо… пневмо…?
— Внезапной смертью. Конечно, Федька — фрукт ещё тот и так просто не сдастся.
— Федька?
— Да-да, не удивляйтесь: наши отцы одно время вместе работали в Несвижской гимназии, дружили семьями, сообща проводили редкие выходные. А мы с Федькой вообще были «не разлей вода»: гоняли мяч, били из рогаток белок, неимоверно расплодившихся в городском парке, вместе противостояли обнаглевшим соседским ребятишкам, часто залезавшим в наш общий огород…
— Теперь всё ясно. Значит, лишний раз упрашивать вас сделать для него всё возможное и невозможное — не имеет никакого смысла?
— Абсолютно верно, мой юный друг.
— От меня потребуется какое-то содействие?
— Учитывая вышеизложенное, старайтесь не оставлять его без присмотра. По крайней мере надолго.
— Это уж как получится… Знаете, в последнее время так сложилось, что я практически не волен распоряжаться собственной судьбой.
— Как вас звать?
— Ярослав.
— А по батюшке?
— И… Фёдорович, естественно.
— Понимаю, Ярослав Фёдорович. И чего же такого вы натворили, что господа чекисты круглые сутки вас преследуют по пятам?
— Секрет.
— Раскроете?
— Позже. Завтра мы с Леонтием Михайловичем…
— Простите, с кем?
— С моим личным «телохранителем» — старшим лейтенантом Савицким. В обед нагрянем к вам в гости и обсудим все наболевшие вопросы.
— Да… Кстати… Он не так прост, как кажется на первый взгляд.
— Вы уверены?
— Да… Мы, доктора, наилучшие физиогномисты на всём белом свете…
— О, вы ещё главного среди них не видели! Самый настоящий зверь!
— А фамилия у того страшного животного есть?
— Есть. Цанава.
— Где-то я уже это слыхал…
— Может, по радио? Всё же Лаврентий Фомич — нарком внутренних дел Белорусской Советской Социалистической Республики.
— Точно! Вспомнил… Мой вам совет: держитесь подальше от таких типов!
— Скажите ещё, как это сделать? — грустно улыбнулся Ярослав. — Ведь не я их, они меня не хотят оставлять в покое.
— Печально.
— Вот и я о том же. Поэтому… Просто пожелайте мне удачи, товарищ доктор — и будем надеяться на лучшее!
— Храни вас Господь!
— О! Так даже лучше!
* * *
Плечов тепло распрощался со знаменитым хирургом, торопившимся в свой служебный кабинет, расположенный в конце длинного коридора — у самого входа в лечебницу — справа от дверей, и, жестом наказав Савицкому оставаться на прежнем месте, повторно вошёл в палату — отдельный бокс с одним-единственным пациентом: профессором Фролушкиным.
— Признаюсь, я думал, что ты уже ушёл домой, — грустно вздохнул Фёдор Алексеевич.
— А зря. Сам же учил: каждый человек непременно должен оставаться благодарным. В противном случае он превращается в животное.
— О! Ты, оказывается, запомнил. Значит, не всё ещё потеряно.
— И не просто запомнил, а с тех пор принял твоё учение, как обязательное руководство к действию. На добро неизменно отвечаю только добром. И уже чувствую, как идёт обратная реакция.
— То есть?
— С недавних пор окружающие люди начинают относиться ко мне не с ожесточением, не со злобой, не с плохо скрываемой ненавистью, разъедающей наше справедливое социалистическое общество изнутри, а с приязнью, иногда даже с откровенной симпатией. Откликаются, помогают, содействуют, даже когда я их об этом не прошу. Взять хотя бы Леонтия Михайловича.
— А это ещё кто?
— Человек, которого ко мне приставил Цанава. Как я его в шутку называю — личный телохранитель.
— Теперь понятно.
— Ведь мог же упереться, мол: «Ни шагу из дома! Это не просьба, это приказ!» — а он: «Что не запрещено, то в принципе можно», — и препроводил меня в районную больницу. К вам.
— Может, при этом он преследовал какие-то свои тайные цели?
— Вряд ли.
— А ты проверь.
— Как?
— Никогда бы не подумал, что вы такой узколобый, товарищ аспирант!
— Секундочку. — Яра наконец догадался, что хочет от него Фёдор Алексеевич и, метнувшись к двери бокса, сильно толкнул её вперёд. Да так, что подслушивавший Савицкий отлетел к противоположной стене коридора и больно ударился спиной.
— Я только хотел узнать… — начал оправдываться он.
— А язык тебе зачем Господь дал?
— Виноват…
— Заходи. Садись. Будь как дома.
— Спасибо.
— И запомни навек: у нас с профессором от ЧК никаких секретов нет. И быть не может.
— Понял.
— Более того, — загадочно улыбнулся Фролушкин. — Мы с Ярославом, как никто другой, кровно заинтересованы в том, чтобы наверху знали о каждом нашем шаге, каждом, самом ничтожном телодвижении — причём в подробностях, без перевирания и домыслов. Ибо моё и его будущее напрямик зависит
