— Шаворский, — повторял он, — Викентий Шаворский… Это, брат, находка! Значит, Гиря работал на него? А что, можно было ожидать! Шаворский ничем не погнушается: нужны деньги — и налет хорош. Ты, Михалев, даже представить себе не можешь, какая это опасная гадина! Давно его знаю, еще когда деникинцы были в Одессе: я здесь в подполье оставался. Шаворский высокий пост занимал при начальнике контрразведки полковнике Кирпичникове. Уж на что Кирпичников был зверь — не приведи господи, а Шаворский и того хлеще! Когда раскрыли нашу комсомольскую группу, он лично пытал ребят вместе со своим начальником. Мы и тогда уже за ними охотились. Но Шаворский везуч, гад, очень везуч! Как мы Кирпичникова прикончили, не слыхал? Нет? Надели, понимаешь, деникинскую форму и ночью встали патрулем на Лидеровском бульваре, по которому он домой возвращался. В шикарном, брат, автомобиле ездил, марки «Австродаймлер», один был такой в Одессе! Едет — будто стелется по мостовой, бока лаковые, молнии по ним бегают, а внутри мягко, как на пуховике. Остановили мы тот «Австродаймлер», спрашиваем документы, чтобы не ошибиться: случайно хлопнешь не того, сам-то осторожней будет. Шофер напустился на нас: не видите, кого везу? Отвечаем: приказано проверять всех без исключения, так что просим извинить, а документы будьте любезны. Кирпичников говорит шоферу: не кричи, мол, эти люди исполняют свой долг. Так точно, говорим, действительно выполняем свой священный долг! Проверили документы, установили, что это сам Кирпичников, ошибки нет, и тут же его шлепнули. А шоферу я сказал: поворачивай свой катафалк, вези его прямо в комендатуру и доложи, что по заданию подпольного Одесского ревкома приведен в исполнение справедливый приговор над изувером и убийцей Кирпичниковым и что то же самое ожидает всех врагов революционного народа! Шуму потом было в Одессе, можешь поверить! — Инокентьев не без самодовольства подмигнул Алексею. — А Шаворского так и не смогли изловить ни тогда, ни после, когда он шуровал здесь в компании с Макаревичем-Спасаревским. Очень везуч, гад! — повторил Инокентьев. — Если мы его и на этот раз упустим, руки нам нужно оборвать! На мой вкус, так я бы его уже завтра взял, когда вы пойдете на свидание с самостийником.
— Вы что, Василий Сергеич! Все погубим на корню!
— Знаю! — отмахнулся Инокентьев. — Это я так, к слову, чтобы ты понимал, кто он такой. А вот мнимую чека надо ликвидировать в ближайшие же дни! С этим тянуть нельзя: они веру у людей подрывают в Советскую власть. Постарайся узнать, где у них база, чтобы накрыть всех скопом.
— База у Галкиной. Там и каптерка, и постоялый двор. Надо подобрать момент, когда они соберутся. А Шаворского не троньте. И я должен быть ни при чем.
— Будешь… Только выясни, с кем они связаны в чека, кто им ордера достает. Крепко засела какая-то сволочь, никак не докопаемся!
— Это я хорошо помню, — сказал Алексей.
Потом они заговорили о предстоящей Алексею встрече с членом «Всеукраинского повстанкома». Инокентьев, как и Алексей, впервые слышал об этой организации.
В гудящей, суматошной, голодной толпе, которая ни днем ни ночью не иссякала на площади перед вокзалом, под фанерным щитом с надписью: «Расписание дальних поездов» — стоял костлявый мужик в драной поддевке. В руке он держал обмотанный гнилой веревкой деревянный сундучок с притороченным к нему серый одеялом.
Шаворский толкнул локтем Алексея:
— Резничук. Стойте здесь, смотрите: если сделаю вот так, идите за мной.
Он потолкался среди мешочников, беспризорников и крестьян, пока не очутился рядом с мужиком в поддевке. Заметив его, мужик вскинул сундучок на плечо и стал протискиваться через толпу. Шаворский надвинул кепку на лоб (сигнал Алексею) и двинулся за ним.
Часто и беспокойно оглядываясь, Резничук повел сначала по Пушкинской, затем по Успенской — в сторону Ланжерона. Цепочкой, издали следя друг за другом, они обогнули женский монастырь и вышли к глухой каменной ограде с массивными одностворчатыми воротами. За ними начинался большой приусадебный участок.
Впоследствии Алексей узнал, что этот участок вместе со стоящим на нем шикарным особняком принадлежал до Октябрьской революции какому-то обрусевшему французскому аристократу. Во время гражданской войны граф удрал во Францию, в ту самую Францию, откуда более ста лет назад его предки точно так же сбежали в Россию, спасаясь от Великой французской революции.
Резничук служил у графа управляющим.
Войдя в ворота, он подождал Шаворского, спросил про Алексея, кто таков, и повел дальше.
Участок был велик, Он густо зарос высоким кустарником. Вдали сквозь листву виднелся двухэтажный барский дом. Узкие дорожки, посыпанные гравием и утрамбованные, вели к дому. Такая мирная устоявшаяся тишина царила вокруг, что казалось, будто военные ненастья пронеслись где-то стороной, не осилив каменной ограды этого уютного уголка старой Одессы.
Резничук свернул на едва приметную тропинку, и, раздвигая руками ветви, они метров через пятьдесят вышли на поляну. Здесь участок заканчивался. Впереди темнела ограда. Слева она смыкалась с низким, чуть выше колен, каменным забором, за которым открылось яркое, пылающее синевой море, а справа прижался к ограде небольшой флигелек, крытый бурой черепицей.
Шаворский сказал Алексею:
— Обождите минуту. — И они с Резничуком ушли во флигель.
Алексей осмотрелся.
Поляна была тщательно подметена. В кустах на деревянном столбике висел рукомойник, в ямке под ним стояла лужица мыльной воды. Из открытой двери флигеля тянуло запахом мясной поджарки, от которого у Алексея тоскливо заныло под ложечкой.
Он сглотнул набежавшую слюну, достал кисет, закурил и, сдвинув фуражку на затьгпок, медленно прошел до забора. За забором поляна круто обрывалась. Двухметровая отвесная стена была выложена известковыми плитами, которые оберегали ее от осыпания. Внизу, мохнатясь пыльной зеленью бересклета и чертополоха, широко раскинулся неровно-ступенчатый спуск к морю. В конце его прилипала к берегу белая узорная полоса прибоя, бившего в граненые камни Ланжерона.
Прикинув, как добраться сюда от Французского бульвара, Алексей запомнил для ориентировки коричневую скальную гряду, торчавшую как раз напротив того места, где он стоял, и отошел от забора.
В это время из флигеля вышла девушка. На ней была серенькая юбчонка из тонкой мешковины, крепкие ноги обуты в матерчатые «стуколки», а грудь обтягивала легкая блузка не то из кисеи, не то из марли. Все это свидетельствовало о том, что девушка городская и знает толк в моде. Заметив Алексея, она направилась к нему. Когда девушка подошла ближе, Алексей увидел, что у нее тонкое надменное лицо, русые волосы закручены в узел на затылке, а глаза карие, настороженные.
