— Насколько это достоверно? — выдохнул он и понял, что вопрос глупый; с такими вестями ни византийцы, ни курейшиты не шутили.
«Но, значит, и флот, отправленный «до срока», ушел на войну законно! А я угадал! Да еще как!!!»
— Потрясающе! — глотнул он, — спасибо, Моисей. Отличная весть.
Теперь он мог не считаться ни с чем, а просто подтянуть ожидающие в засаде за холмом войска и размазать аравитян по земле — в любой точке Египта.
— Но ведь ты не за этим сюда пришел… — вдруг осенило Теодора.
Фигуры такого ранга почтальонами не работали.
— И войско… — обвел он взглядом полыхающие оранжевым светом оружейные блики. — Ты ведь… весь гарнизон сюда привел. Зачем?
— Потому что я понимаю, что происходит, — кивнул в сторону судьбоносного письма старый иудей. — И это вовсе не мой гарнизон. Это евреи-добровольцы[46]. Они пришли на помощь курейшитам — против тебя.
* * *
Симон быстро шел вдоль длинной глинобитной стены и нет-нет, да и поглядывал в сторону Нила. Осириса — там, в краях, где живут Боги, — уже расчленили, и Великий Поток был кроваво-красным от божественной крови. Более того, сегодня был праздник Нила — день, от которого зависела сама жизнь египтян. Но главным событием дня определенно не являлся праздник, более того, здесь даже о новой войне почти не говорили. Главным событием оставалась повисшая над землей комета. На каждой площади кликушествовали юродивые, а храмы битком были забиты перепуганными горожанами. Почти то же самое творилось и тогда, когда он утратил Елену.
— Где дом Никифора-ткача, сына Марии и Нестора? — подошел Симон к восточным воротам квартала.
— Прямо, — указал рукой охранник, — а на шестой улице повернешь направо. Там подскажут.
Симон поблагодарил, положил на стол мелкую серебряную монету и быстро двинулся по главной улице. То, что ткачи выставили охрану, было тревожным признаком. Люди уже боялись, а отсюда до массовой резни было — рукой подать. Симон слишком хорошо помнил, как это происходило тогда, двадцать восемь лет назад. Пожалуй, лишь появление такой фигуры, как Елена, могло изменить то, что уже казалось неизбежным.
— Кто такой? Куда идешь? — почти на каждом перекрестке останавливали его, и Симон машинально отвечал и двигался дальше. Он уже чуял, что именно здесь ее не найдет, — записка была, скорее всего, лишь знаком, хотя знак этот был поразительно явным.
«Да, и комета…» — машинально подумал он и тут же отбросил эту мысль. Совпадение оно и есть совпадение.
Он повернул на шестой улице, как сказали, направо и остановился. Вокруг кипела работа. Дети от четырех до двенадцати сортировали шелковичные коконы, парни отпаривали их в огромных чанах, а девицы мотали тончайшую нить на ткацкие катушки. А там, внутри дворов, за толстыми стенами слышалось деревянное щелканье самих станков — работа настоящих мастеров.
— Никифор-ткач здесь живет? — поинтересовался Симон.
— Подожди, — кивнул только что болтавший коконы в чане парень и стремительно скрылся за резной дверью.
Симон улыбнулся. Он знал, что когда обещанное солдату освобождение рабыни состоится, цепочка следствий стронется со своего места, и лично он снова станет для небес никем.
— Я из Кархедона, — представился Симон вышедшему старику и приготовился рассказывать самое неприятное — о казни, — Никифор-солдат — ваш сын?
— Внук, — мрачно отозвался дед. — Но если ты о Елене пришел спросить, то мы ее уже продали.
— Продали? — удивился Симон и тут же сообразил, что старик явно знает о смерти внука, но не знает о вольной для рабыни, а значит, почта военных сработала быстрее имперской.
— И кому?
— В дом сестер[47], — пожал плечами старик, — куда же еще? Ремесла она не знает, а телом еще видная…
«Ремесла не знает…» — стукнуло в голове Симона, и в лицо тут же бросилась кровь. Это могла быть только высокопоставленная монашка или знатная матрона. Никому иному не ведать ремесла в Кархедоне не дозволялось.
— Это здесь недалеко, — показал направление старик, — солдатский бордель сразу за храмом Святого Грегория.
«Нет, это не может быть она… — глотнул Симон, развернулся и едва ли не бегом двинулся по залитой оранжевым светом улице обратно, к восточным воротам квартала. — Царицу Цариц невозможно засунуть в бордель…»
И он сам же понимал, что это все отговорки.
* * *
Амр и Менас ждали возвращения наместника Элефантины довольно долго. А они все говорили и говорили. Теодор все никак не мог поверить, что столь очевидная, только что бывшая в руках военная удача от него отвернулась. Но Амр думал о своем.
— Значит, я теперь преступник? И стою на земле врага?
— Да, — кивнул Менас. — Но теперь это неважно. Теодор напасть уже не рискнет.
Амр обернулся. Двенадцать тысяч евреев-добровольцев, наверное, со всех подконтрольных Элефантине земель, стояли прямо за тоненькой шеренгой Амра и ждали только одного — команды.
— Они не воины, — покачал головой Амр, — они такие же, как мои. Только доспехи красивые. И если Теодор это поймет…
— Я знаю Теодора, — презрительно рассмеялся Менас, — уж, поверь мне, он струсит.
Там, впереди что-то яростно крикнул Теодор, и командующие развернулись, а Моисей двинулся назад — строго по правилам, неторопливо, с чуть отстающими адъютантами по бокам.
— Ну, что?! — еще на приличном расстоянии крикнул Менас. — Что там?!
— Ты знаешь Теодора, — без эмоций отозвался еврей и подъехал ближе.
Менас прищурился.
— И все-таки, я не пойму, что произошло? Спасибо, конечно, за помощь, но почему ты их сюда привел?
Наместник Элефантины пожал плечами.
— Мне привезли перечень вопросов Кархедонского Собора. И я его внимательно прочитал.
Купец недовольно пыхнул.
— Так и я его читал. Что «Экстезис» не примут, и так было ясно. Нового-то ничего нет!
Старый еврей глянул на оранжевую полосу кометы над головой.
— Ты не видел уходящий имперский флот? Или ты не считаешь атаку на курейшитов чем-то новым?
— Все я видел, — досадливо отмахнулся Менас. — Но при чем здесь Собор?
Моисей покачал головой.
— Догмат о двух природах Спасителя это — война на уничтожение всех. Вообще всех. Ну, кроме ватиканских кастратов.
Купец растерянно хмыкнул.
— Ну-ка, объясни…
— Все просто, — без эмоций произнес еврей. — Те, для кого Христос — лишь человек, вроде Амра, теперь бунтовщики против Бога, то есть, враги. А те, для кого Христос — только Бог, вроде тебя, еретики, то есть предатели.
Менас непонимающе тряхнул головой.
