— Вы на днях купили женщину по имени Елена.
Управляющий, соглашаясь, кивнул.
— Однако сделка совершена беззаконно, — продолжил Симон, — Елена получила свободу от своего первого хозяина задолго до продажи. Я лично составлял вольную грамоту перед его смертью.
Управляющий поморщился и развел руками.
— Не могу вам помочь, святой отец. Я ее уже перепродал.
Симон опешил.
— Так быстро? Но почему?
Управляющий старательно улыбнулся.
— Елена оказалась непригодной для нашей работы. Нравится-то она многим, но вот… что касается остального… не выходит с ней у клиентов.
Симон пошатнулся и прислонился спиной к раскаленному солнцем деревянному столбу беседки. Это заклятие наложили на Царицу Цариц в первую очередь.
— Вы… у вас… где…
— Что с вами? — вскочил управляющий. — Вам плохо?
Симон перевел дыхание и собрался в кулак. Он знал, что надеяться нельзя, потому что именно надежда — самая страшная неволя.
— Куда ее продали? — вибрирующим от напряжения голосом поинтересовался он.
— В Вавилон. Точнее, на Родос. Один из офицеров гарнизона купил… имя на память не скажу.
— А вещь… у вас осталась от нее хоть какая-нибудь вещь?
Управляющий замялся.
— Да… но теперь эта вещь принадлежит мне. Это — компенсация за ее содержание.
— Покажите, — требовательно выставил вперед ладонь Симон.
Управляющий вздохнул, подал знак незримо стоявшему в тенечке за его спиной помощнику, принял резную шкатулку и вытащил неказистый медальон из ясписа. И Симон моргнул и бессильно осел на утоптанную землю. Ноги не держали.
* * *
Первым делом Амр перезнакомился с командирами еврейских родов, и первый вопрос, какой пришлось ему услышать, был все тот же:
— Какой Амр? Уж не тот ли, что пророка пытался убить?
— Да, это я, — мрачно отозвался Амр и впервые за много лет услышал в ответ не порицание, а одобрение.
— Хорошо, что ты Единого принял. Бесы рыдают от такой потери, будь уверен.
Амр смущенно улыбнулся, а едва он принялся перестраивать новое, впятеро выросшее войско, подъехал старый Моисей.
— Я возвращаюсь в Элефантину, Амр. Если будут вопросы, обращайся к Менасу.
— А почему ты не останешься? — опешил Амр.
Старый еврей развел руками.
— У меня договор с Ираклием — варваров удерживать. И этот договор в силе.
— Ираклий не может удержать империи в равновесии, — покачал головой Амр. — Ты не обязан держаться за старый договор.
— Это не имеет значения, — улыбнулся еврей, — если я пропущу нубийских варваров сюда, Египта просто не станет. Очень быстро. А евреям Элефантины это не надо. Нам нужен богатый и стабильный Египет.
Амр покачал головой. Эта купеческая логика была безупречна, и все равно порой изрядно его удивляла. Пожалуй, и он сейчас, знающий, что ввяжется в эту войну, как только увидел флот, должен был принять столь же дальновидное решение. Он оглядел войско; положа руку на сердце, его воины, пусть и выросшие числом в пять раз, ветеранам явно уступали.
— Как думаешь, Моисей, — мотнул он головой в сторону оранжевых клубов пыли — там, вдалеке, — Теодор намерен драться?
Моисей прищурился.
— Он бы не дрался… но, вот беда, война уже началась, а он обязан оборонять земли империи. Иначе Сенат с него шкуру снимет. Мой тебе совет: не торопись. Позволь ему самому выбрать свою судьбу.
* * *
Оказавшись в Александрии, Кифа первым делом отправился в Мусейон и затребовал все копии нотариальных документов по совершенным в Индиях покупкам. В отличие от купчих на зерно, империя пока не придавала значения этим безобидным бумагам, и доступ к ним был открытый, а между тем уже спустя полчаса Кифа знал об интригах внутри Сената и даже внутри огромной семьи Ираклия почти все.
Во-первых, два месяца назад экономы дома Грегориев, родичей снохи Ираклия перестали ввозить адаманты, гиацинты и маргарит[51]. Спустя всего неделю прекратился ввоз корицы и гвоздики и лишь месяц назад остановились поставки сырого шелка. Кифа знал, что специи ввозили греки, родичи кесаря Костаса по материнской линии, а шелк почти монопольно держал в своих руках сам Ираклий. Так что выстраивалась простая и ясная картина. Первыми поставили вопрос о курейшитском проливе и перестали вывозить зерно и ввозить драгоценные камни грегорийцы, затем их поддержали греки, и самым последним отказался грузить суда эконом дома Ираклиев.
«Умен император…» — отметил Кифа.
Схема показалась ему безупречной. Было правильно, что тихую войну начали именно те семьи, что держали сеть важнейших каналов из Нила в Мекканское море. Было правильно, что первым делом империя отказалась от предметов роскоши, а шелк — товар абсолютно необходимый[52] перестали ввозить в числе последних. И было правильно, что Ираклий об этом помалкивал. Потому что вряд ли курейшиты согласились тихо и законопослушно помереть с голода, и, скорее всего, уже двинулись в Египет, — как только у них перестали брать товар.
Кифа разложил карту, с линейкой в руке оценил развитие событий и охнул: выходило так, что сейчас войска курейшитов могут находиться меж Фаюмом и Вавилоном — в самом сердце Египта! Нет, он понимал, что ничего существенного курейшиты сделать не могут — пока. Но вот если Египет охватит гражданская война… — Кифа прищурился… — тогда могло повернуться по-разному.
* * *
Симона трясло. Двадцать восемь лет, день за днем, неделя за неделей, год за годом он искал Ее. Он вел себя так тихо и незаметно, как мог, и делал только одно — вынюхивал и ждал, высматривал и ждал, держал уши торчком и ждал. Он отказался от всех людских слабостей и связей. Он сделал себя механизмом по передаче поступков и, находясь в центре всего, оставался от всего свободным. А судьба отдала ему Елену ровно в тот миг, когда он — впервые за двадцать восемь лет — отступил от принципов и позволил Небу увидеть себя — быстро заполняющим стандартную форму вольной грамоты для той, которой была обязана подчиниться вся Ойкумена.
— Святой отец, с вами все порядке?
Сверху потекло, и Симон поднял голову. Управляющий солдатским борделем стоял напротив с кувшином воды и участливо заглядывал в глаза.
— Уже лучше?
Нет, ему не было лучше. Всю жизнь он хотел только одного: чтобы Царица Цариц заняла достойное Ее место, и безостановочное кровопролитие прекратилось. Но «Тот, Который» определенно видел Симона с небес и тащил Елену перед ним на веревочке, как морковку перед осликом, и Симон каждый раз опаздывал. Все ясно: мир, созданный Всевышним, суетливо подыгрывал хозяину — и там, возле бака с известью, и в квартале ткачей, а теперь еще и здесь.
