Корабли, как и ожидалось, бросили якорь у Флага, чтобы подвергнуться осмотру карантинного офицера, о чем предупреждали сигналы, — эта предосторожность была уже широко распространена. Корабли, как обычно, сопровождала целая флотилия лодок, которые привезли фрукты и прохладительные напитки всех сортов и видов. Сюркуф получил разрешение на высадку, капитана узнал и приветствовал целый флот маленьких лодочек, и Сюркуф отдал распоряжение продолжать путь и швартоваться у причала Шьен-де-Плом. Но еще до прибытия его имя, переданное лодочниками, прошло от шлюпки к шлюпке и пробудило у зевак самые возвышенные национальные чувства. Крики радости, «браво!» и приветствия множились, сопровождая «Штандарт», «Призрак» и «Нью-Йоркского скорохода».
Широко славится легкость, с которой к острову Франции пристают корабли: глубина дна в закрытой гавани — не меньше лье, и корабли подлетают к пристани Шьен-де-Плом словно птицы. Десять шагов — и вы уже на площади Правительства. С одной стороны на нее выходят окна дворца, с другой — Интендантство с его знаменитым необыкновенным деревом. Поднимаетесь по проспекту Марса, улице Правительства и, не доходя церкви, справа, перед современной Площадью Театра, находите «Отель иностранцев».
Группу, которая вышла из порта, возглавляли Сюркуф под руку с Элен де Сент-Эрмин, и Рене, на руку которого опиралась Жанна, замыкали Блик и офицеры. Сестрам отвели лучшие комнаты в отеле, и девушки тотчас же отправились к швее, чтобы заказать траурные одежды. Чувство утраты, пережитой ими, было по-прежнему живо. Но теперь оно переплеталось с другими чувствами: привычная жизнь окончилась, присутствие Рене волновало — такого красноречивого, такого просвещенного, заботливого, всегда неожиданного. Все это действовало на рану сестер подобно бальзаму, который не целит, но облегчает страдания.
На вопрос Рене, как они собираются теперь жить, сестры ответили, что покажутся на люди не раньше, чем будут готовы траурные одежды. Пока Элен и Жанна находились на корабле, в трауре не было столь острой нужды, но им было совестно ходить по городу в одежде, которая не выражает их скорби и не рассказывает об их потере.
Однако же девушки сказали, что им только хочется навестить приход Пампельмуссов[28].
Вы уже догадались по одному только названию, что речь зашла о паломничестве на место действия «Поля и Виргинии». Роман Бернардена де Сен-Пьера, очаровательная идиллия, подобная «Дафнису и Хлое», вот уже пятнадцать лет блистающий к тому времени, заметно повлиял на сестер.
Такие произведения размежевывают общество. Одни горячо принимают его, другие в негодовании отвергают. Это один из тех моральных вопросов, которые волнуют общество не меньше, чем вопрос о цели и средствах.
Известно, что поначалу чтение «Поль и Виргинии» в салонах г-жи Неккер не произвело никакого эффекта. Бернарден де Сен-Пьер, мучимый сомнениями в собственном таланте, колебался, издавать ли книгу. Г-н де Буффон скучал, г-н Неккер зевал, Тома заснул.
Решено было не издавать.
Отказ от обоих чад дался тяжело. Но, поскольку решение было принято, Бернарден де Сен-Пьер готовился со дня на день сжечь рукопись, присутствие которой напоминало об одном из самых сумрачных разочарований жизни, жестоко ему докучавшей.
Писатель прозябал на острове, подбирая время для сожжения рукописи, которую отвергли великие умы современников, пока однажды Жозеф Берне, маринист, не явился проведать его и, найдя в печали, осведомился о причине столь глубокой скорби.
Бернарден рассказал обо всем и, уступив живым настояниям друга, предложил устроить чтения для него одного.
Берне слушал, не подавая знаков ни одобрения, ни порицания. Художник хранил молчание вплоть до финала. У Бернардена же, увлекшегося чтением, колотилось сердце и дрожал голос. Наконец прозвучало последнее слово, и писатель поднял взгляд на судию.
— Ну как? — спросил он.
— А так, — отвечал Берне, прижимая руку к сердцу, — ваше творение совершенно, друг мой.
И Верне, который судил не умом, а сердцем, угадал правду, в которой с ним согласны потомки.
Вслед за тем еще два романа, ярче и скандальнее, пытались заставить публику позабыть успех «Поля и Виргинии». Это был гений иного рода — антипод Бернардена: это был автор «Рене» и «Атала». «Рене» и «Атала» заняли свое место, но не смогли потеснить «Поля и Виргинию».
Итак, именно местность, где происходило действие истории, мадемуазель де Сент-Эрмин надеялись повидать прежде всего. Швея обещала, что траурные одежды будут готовы на другой день, и святое паломничество назначили на послезавтра.
Рене позаботился устроить для юных сестер прогулку, которая могла бы посостязаться с самыми вычурными экскурсиями в леса Фонтенбло и Марли.
Молодой человек заказал два паланкина из эбенового дерева и шелка. Купил себе капскую лошадь[29], а для Блика с Сюркуфом одолжил двух лучших жеребцов, каких только можно было найти. Побеседовал с хозяином «Отеля иностранцев» и нанял двадцать негров: восьмерых, чтобы нести паланкины, прочие же должны были тащить провизию. Обедать предполагалось на берегу Пальмовой реки, для чего накануне туда отправили стол, столовые приборы и стулья.
Восхитительная барка ожидала тех, кто предпочтет рыбную ловлю охоте. Так как Рене не знал, к которой из двух компаний присоединится, то, повесив ружье на плечо, решил последовать примеру прекрасных компаньонок.
Наступил день экскурсии, великолепный, как любой на этой широте, и в шесть часов утра, чтобы избежать самого пекла, все собрались в нижнем зале «Отеля иностранцев».
Паланкины и носильщики ожидали снаружи, перед ними гарцевали три лошади, четверо негров водрузили на головы жестяные короба с провизией, а восемь других ждали очереди сменить товарищей. Рене предоставил Блику и Сюркуфу лошадей на выбор, и они, посредственные всадники, как большинство моряков предпочли животных поспокойнее. Капскую лошадь оставили для Рене. Блик, который неплохо держался верхом, рассчитывал взять реванш за превосходство Рене, но, к сожалению, из-за неудобного седла на Кафре — так звали доставшегося ему коня — скатился наземь, поняв, что задача оказалась труднее, чем он полагал.
Такие прогулки часто устраивались на острове Франции и были привычны для жителей острова. Дороги в ту пору никуда не годились, и женщины почти всегда передвигались в паланкинах, а мужчины — верхом. Негры ходили почти голые, а в дни больших праздников наряжались в кусок голубой ткани, по покрою сходной с бельем для купания, который доходил до колен и ниже. Восемь чернокожих несли паланкины, устроив рукояти на плечах, и, балансируя большой палкой в другой руке, чтобы уравновесить ходьбу, выступали пружинящим шагом. Четверо негров, несшие коробки с обедом, шагали следом, раскачиваясь под звуки креольского напева, скорее грустного, чем веселого.
