Народ откормленный…
Тут жирные аббаты,
Купцы, каноники (вот эти скуповаты),
Вельможи знатные, но всех не перечтешь
И… да бросайте же!
Ангел.
Шесть, пять и два… ну что же?
Тремя лишь более… Я счастливо играю
И с вас тринадцать душ за это получаю.
Жонглер.
Клянуся Римом я и праведных мощами,
Мне нынче не везет с проклятыми костями.
Ангел.
Ну что ж? Еще разок, чтоб проигрыш вернуть
Достаточно лишь раз с удачею метнуть.
Жонглер
Ну, ставлю пятьдесят!
Сам дьявол искушает
И не подумает, что этим мне мешает!
Ведь для него же я вот скоро час тружусь…
Родителем моим несчастным я клянусь,
Что выиграю я… Ну, у меня двенадцать.
Ангел
Опять я ставку взял – ведь у меня семнадцать.
Жонглер
Нет, с вами, вижу я, немыслимо играть,
Удвою ставку я…
Ангел
Чтоб снова проиграть…
Да, удивительно мне повезло с игрою!..
Жонглер
Мой ангел, шулер вы, и я от вас не скрою,
Что небожителю такое ремесло
Не слишком то к лицу!..
Ангел
Кому не повезло
В игре на интерес, тот часто обвиняет
Партнера в том, что он не чисто с ним играет.
Жонглер
Поговори еще!
Попробуй, прикоснись
Хотя рукой к котлу…
Эй, лучше не берись. (Указывает на котел).
Ангел
А почему б не так? (Прикасается к котлу).
Жонглер
Ну погоди ж! Узнаешь
Ты скоро у меня, с кем ты теперь играешь.
Я крылья все тебе сейчас же ощипаю!..
Мошенничать в игре?.. Нет, я не потерплю!..
При этих словах он кидается на ангела, который, улетая, опрокидывает крылом котел. В ту же минуту, оттуда выскакивает множество народа всевозможного ранга и в разнообразных костюмах. Все они разбегаются из Адовой пасти, рассыпаются между зрителями и громко хохочут над проделкой, жертвой которой стал жонглер.
Сенешал смеется громче всех и восклицает:
– Вот как! Души разбежались!
Герцог несколько раз повторил:
– Славное нравоучение!
Каждый из присутствующих вставил словечко по поводу представления. Наконец, молчание снова водворилось, жонглер опять вошел в роль:
Жонглер
Ну, нечего сказать, дела мои плачевны,
Клянуся смертью я!.. О Люцифере гневном
Подумать страшно мне…
Но, Боже, он идет!.. Скорее спрятаться!..
Ведь он меня убьет!
(Соскакивает в зал. Входит Сатана).
Сатана
Фу, мочи нет, – устал! Пот так и льется градом…
Но, что я вижу тут? Что сталося вдруг с адом?
Раздался оглушительный хохот: превосходно загримированная фигура актера выражала полнейший столбняк.
Людовик Орлеанский, забыв любовницу, обычную гордость, собственное достоинство, хохотал держась за бока и дразнил короля шутов, совершенно неузнаваемого по его искусству одеваться и менять голос.
– Ого-го! Сатана, ловко вас провели! Вся ваша кухня пошла к черту… Ай, ай, ай, к черту! Скорее надо сказать к Богу; ха-ха-ха!
– Ох, ох, – хохотал сенешал, придерживая живот обеими руками, точно боясь, чтобы он не лопнул.
– Хи-хи-хи! – хихикали стрелки и прислуга, и метр Гонен мог видеть, как качалась от смеха вся его аудитория под впечатлением его фарса.
Хохот раздался еще сильнее, когда Сатана в сильном раздражении обратился к публике:
– Чего вы там хохочете, чего вы копошитесь, как куча мошек в солнечном луче? Клянусь головой и рогами, разве уж я так смешон? Скажу же вам только одно: я и вправду Сатана! Я хочу получить свои души обратно. Эй, ко мне! Голова, кровь!
При этом сатанинском заклинании, перепуганные души продвинулись к зрителям, крича:
– Помилосердуйте!
Зрители, войдя в роль покровителей и продолжая смеяться, протягивали руки бедным душам, которые, трепеща, хватались каждая за ближайшего соседа, подобно тому как плющ цепляется за молодой вяз.
Сатана, казалось, серьезно вошел в роль, со всем ее трагизмом, и крикнул громовым голосом:
– Я всех вас держу в своей власти, слышите ли? Теперь настала моя очередь смеяться. Я сейчас выпущу из земли легион чертей, которые унесут вас.
Дрожь пробежала по собранию. В разных углах послышались восклицания:
– Что такое он говорит?.. Да это в пьесе?.. Да нет же!.. Нет, так… У меня каждая жилка колотится.
Толстый сенешал кричал:
– Он пьян, негодяй! Рибле и Гумберт ревели:
– Ты, кажется, глотку передрал, краснобай.
Людовик Орлеанский, как бы для того, чтобы успокоить герцогиню, обнимал ее и говорил, смеясь:
– Друзья мои, это фарс, просто шутовское представление (sotie), конец вам все объяснит.
Сатана продолжал еще более громовым голосом:
– Эй, товарищи! Берите, хватайте, вяжите души и бейте, если станут сопротивляться.
При первом же крике: «берите» руки защитников, протянутые к бедным душам, оказались моментально связанными и стянутыми. Тем, кто пробовал сопротивляться, демоны пригрозили оружием, спрятанным у них под одеждой.
Во время этой сумятицы, монах, сидевший в кабинете, выскочил оттуда, бросился к герцогине Неверской, приподнял ей вуаль, узнал и вскрикнул таким зычным голосом, что этот крик ясно выделился среди общего гама, потом поднял кулак к потолку, точно хотел пробить его, как будто призывая в свидетели само небо, и опять вошел в кабинет.
Внезапное нападение фигляров было проделано так ловко, как будто его долго репетировали; все защитники замка в одно мгновение были перевязаны.
Метр Гонен, как и сам не раз этим хвастался, вербовал своих людей между самыми низменными подонками общества: тут были отчаянная голь, бродяги, воры, всякие оборванцы, – народ отчаянный, которому терять было нечего, издавна привыкший ко всяким плутням, а в случае надобности пускавший в ход ножи.
Гонен встретил между ними несколько натур выдающихся, но загубленных феодальной системой. Он образовал из них труппу актеров годных для своего времени; скорее гаеров, чем комедиантов, истых жонглеров, соединявших с гибкостью тела искусство покрывать себя фиктивными ранами, корчить калек и, в особенности, ловко обрезать кошельки и сумки для сбора милостыни.
Гонен собрал их, и сказал:
– Долой старые привычки и нищету! Иерусалим, создавший нам нищенствующего сына Божия, теперь посылает нам братство св. Страстей Господних, чтобы представлять мистерии на папертях церквей. Присоединимся к этой благочестивой труппе, оставив для себя храм языческий, рядом с храмом христианским.
С этих пор была создана труппа Бесшабашных (Enfants sans sonsy). Наравне с трубадурами, труверами, повествователями легенд, певцами баллад, бардами Севера и бардами Юга, перед Бесшабашными замки, дворцы и города растворяли ворота свои. Казалось невозможным и чуть не святотатством отказываться от их представлений.
