— Ша! Ша! — кричал он, размахивая длинными руками. — Ребята, ша! Что тут происходит? Ша, я говорю!!
Пионеры оторвались от нападающих шкидцев, сбились в кучу.
— Костя, Костя, мы не виноваты, — загорланили они наперебой. — Это приютские на нас напали...
— Что-о-о? — закричал он и повернулся — не к нам, а к своим пионерам. Какие еще "приютские"? Что за выражение — "приютские"? Вы что, где — при капитализме живете?.. А ну, ребята, отсекните, — повернулся он к нам. Живо!.. Кому я сказал? Чтобы ноги вашей здесь не было...
Мы поняли его и почему-то беспрекословно послушались: повернулись и зашагали прочь.
И тут мы увидели нашу воспитательницу Эланлюм. Из-за кустов выглядывало ее красное, распаренное и разгневанное лицо. Как выяснилось, она все или почти все видела.
— Хороши! — сказала она, когда мы приблизились к кустам. — Нечего сказать, хороши! Фу! Стыд! Позор! Несмываемый позор на весь район! Разве с вами можно ходить в публичные места? С вами только на необитаемый остров можно ходить!
И, приказав нам построиться, Эланлюм объявила:
— А ну, быстро в школу! Обо всем будет доложено Виктору Николаевичу.
Мало того что мы должны были раньше времени прервать прогулку, не собрав ни одного окурка, не доглядев Поддубного и не насладившись другими прелестями Екатерингофа, нам еще, оказывается, грозил крупный разговор с Викниксором.
Всю дорогу мы ворчали на Японца. А он виновато усмехался, шмыгал носом и дрожащим от волнения голосом пытался объяснить нам, что он не виноват, что он только "словесно пикировал", а драться и не думал с этим голоногим...
Не знаю, что случилось: то ли Эланлюм не доложила все-таки заведующему о драке, то ли Викниксор из каких-то высших педагогических соображений решил не давать этому делу дальнейшего хода, только крупный разговор между нами так и не состоялся.
Зато состоялся другой разговор. После ужина Японец разыскал Пантелеева и Янкеля. Уединившись в верхней уборной, сламщики посиживали там и курили на двоих один чинарик.
— Ребята, — обратился к ним Японец каким-то необыкновенным, торжественным голосом, — у меня к вам серьезный разговор.
— Вали, — ответил несколько удивленный Янкель.
— Нет, только не здесь.
— А что? Тайна?
— Да. Разговор конфиденциальный. Давайте в Белый зал, там, кажется, сейчас никого нет.
Заинтригованные сламщики сделали по последней затяжке, заплевали окурок и спустились вслед за Японцем вниз. В дверях Белого зала Японец оглянулся и сказал:
— Только предупреждаю: не трепаться.
В самом дальнем углу зала он еще раз оглянулся, посмотрел даже для чего-то на потолок и только после всех этих мер предосторожности сказал:
— Вот какая у меня идея! Я много думал и пришел к такому решению: если мы не имеем права легально организовать у себя комсомольскую или пионерскую ячейку, значит...
— Значит? — насторожился Янкель.
— Самая элементарная логика подсказывает, что, если нельзя легальную, значит, нам остается основать нелегальную.
— Что — нелегальную? — не понял Пантелеев.
— Нелегальную организацию.
— Какую организацию?
— Юношескую... коммунистическую...
Шкидцы переглянулись. Хмыкнули. Улыбнулись. Идея явно понравилась.
— А нам по шапке не дадут? — сказал, подумав, Янкель.
— А у тебя что, такая уж роскошная шапка? От нас зависит, чтобы организация была хорошо законспирирована...
При таких обстоятельствах родился Юнком, подпольная организация Юных коммунаров. Это событие давно уже вошло в историю республики Шкид, о нем поведано миру на других страницах, и повторяться я не буду.
Напомню только, что при вступлении в организацию каждый новый член должен был давать клятву, обязываясь молчать и не выдавать товарищей. Принимали в организацию не всех. Прежде чем быть принятым, нужно было пройти серьезное испытание.
Несколько раз в неделю собирались юнкомовцы: где-нибудь в развалинах старого флигеля или в заброшенной швейцарской под парадной лестницей и при жидком свете свечного огарка вели конспиративные занятия. В подпольных кружках мы изучали историю Коммунистической партии и международного революционного движения. Изучали историю комсомола. Начали даже изучать политическую экономию.
Лекции нам читал самый начитанный из нас — Жорка Японец, и, говоря по правде, часто мы слушали его гораздо внимательнее, чем некоторых наших педагогов.
Мы были счастливы. Мы ходили по земле, преисполненные гордости от сознания, что за плечами у нас — страшная, волнующая тайна.
Когда под окнами нашего класса проходил теперь под барабанную дробь пионерский отряд с завода "Красная Бавария" или с "Путиловца", мы не свистели, не смеялись, не улюлюкали. Мы молча сверху вниз (и не только потому, что смотрели из окон, а они шагали по улице) взирали на них, переглядывались и снисходительно ухмылялись.
"Топайте, топайте, братишечки, — думали мы. — Наводите, пожалуйста, сколько угодно фасона вашими галстуками и палочками. У вас, милые детки, это все игра, забава, а у нас..."
"Эх, знали бы они!" — думали мы. И, по правде сказать, нам очень хотелось, чтобы они знали. Но пионеры, конечно, до поры до времени знать ничего не могли, хотя, как выяснилось потом, очень хорошо помнили о нашем существовании.
А выяснилось это таким образом. Однажды вечером несколько старшеклассников — Янкель, Купец, Пантелеев и Мамочка, — получив разрешение дежурного воспитателя, отправились в кино. Не успела эта четверка выйти на улицу и не успел дворник Мефтахудын закрыть за ними железные ворота, как с противоположной стороны Курляндской улицы ребят окликнули:
— Эй, достоевские!
Навстречу шкидцам шли два паренька и одна девочка в пионерских галстуках. Шкидцы переглянулись и нерешительно двинулись им навстречу.
На середине мостовой те и другие сошлись.
— Мы к вам, — сказала девчонка.
— Мерси! Бонжур! Силь ву пле, — ответил Янкель, галантно раскланиваясь и шаркая босой ногой.
— Чем мы заслужили такую честь? — пробасил Купец, тоже делая какой-то мушкетерский жест.
— Ладно, бросьте трепаться, — сказала пионерка. Она была чуть постарше и чуть повыше своих спутников. — Мы пришли по делу, — сказала она. — Только к вам очень трудно попасть. Стоим уж минут сорок.
— У вас все равно как... — начал один из пионеров, самый маленький, с белобрысым хохолком.
Но девчонка так ловко и так сильно пырнула его в бок, что он ёкнул и осекся. Мы поняли, о чем хотел сказать белобрысый: будто у нас как в тюрьме.
— Да, вы правы, сэр, — повернулся к нему Янкель. — К нам попасть нелегко. У нас привилегированное закрытое учебное заведение. Вроде Кембриджа или Оксфорда. Слыхали о таких?
