В преддверии нового похода служивые люди пуще прежнего взялись за науку Ганса Тальгоффера[15], стремясь прихватить с собой лишние крупицы полезной мудрости. И холопы, и бояре, сверяясь с рисунками, занимали правильные стойки, парировали, подныривали, защищались, кололи. Сперва просто бок о бок, а потом друг против друга. В первый миг никто и не заметил, как приоткрылась калитка и во двор вошла женщина в скромном суконном плаще, запахнувшись в него целиком, и в мягкой собольей шапке.
– Простите… – первым остановился Илья Булданин, размахивающий саблей в опасной близости от гостьи.
– Княжна Шуйская? – сглотнул Тимофей Заболоцкий и спешно одернул рубаху: тренировались служивые только в рубахах и полотняных штанах.
– Мирослава… – застыл на месте с поднятым копьем Басарга.
– Царица послала предупредить, чтобы ты пока не отъезжал…
– Нет, нет, княжна, не нужно при нас, простых боярах, о делах царских сказывать, – первым спохватился Софоний. – Сии речи не для наших ушей. Ты в дом входи, на второй этаж поднимайся. Там в тишине с подьячим и побеседуете.
Гостья оглядела потных, тяжело дышащих воинов и послушалась. Едва за нею закрылась дверь, Софоний тут же приказал:
– Басарга, одежду скидывай! Платошка, бегом за рубахой чистой и портами, Мартын, воды бадью принеси!
В несколько рук боярина Леонтьева стремительно ободрали догола, окатили тремя ушатами ледяной воды, помогли одеться и отправили наверх. Молодой человек даже не пикнул. Его снова бросило в жар.
К себе в светелку Басарга поднимался на ватных ногах, пытаясь придумать, что в такой ситуации нужно говорить? Слов в голове кипело неимоверное количество – но они упрямо не желали складываться во фразы. И когда боярин открыл дверь, то сказать ничего так и не смог. Просто подошел к ожидающей у окна девушке, взял ее за руку. Она ответила пожатием пальцев, и горячая волна покатилась вверх, к плечам, обдала жаром голову, наполнила все тело.
– Государыня Анастасия повелела упредить, дабы ты из Москвы не отъезжал, пока она вклада для обители Важской не… передаст… – Княжна говорила все тише и тише, и, чтобы услышать ее, Басарге приходилось нагибаться ниже к губам, пока они наконец не соприкоснулись, задавив последние слова.
Басарга целовал ее и целовал, пьянея от близости и доступности главного сокровища мира, не понимая, что можно, а чего нельзя, впитывал ее запах, тепло, бархатистость кожи, жалобные стоны, сжимая в объятиях, пока внезапно княжна не оттолкнула его со всей решительностью:
– Что ты делаешь, боярин?! Люди внизу! Они же все поймут! – И, в свою очередь, отскочила к дальней стене, горячо дыша. Закрыла глаза, повторила: – Царица вклад в пустынь Трехсвятительскую сделать желает. Пока не пришлет, не уезжай…
Гостья быстро пошла к дверям, но не вынесла, повернула, снова упала к нему в руки, покрывая лицо поцелуями и сама утопая в них. Однако опять смогла в последний миг сдержаться, оттолкнуть любимого и побежать вниз. Басарга нагнал ее уже у выхода, когда княжна поправляла шапку и плащ. Мирослава протянула к нему руку, сжала пальцы, но приблизиться не позволила, вышла во двор.
Служивые продолжали заниматься упражнениями, косясь на царскую посланницу, но не отвлекаясь. Княжна, не попрощавшись, поспешно пересекла двор. И бояре тоже сделали вид, что не заметили ее ухода.
* * *
Сотоварищи наполнили братчину пивом через два дня. Пустили ее по кругу, вспоминая день своей первой встречи, кровное родство Арской башни. Клялись в верности друг другу до последнего вздоха и в том, что завет этот передадут потомкам, дабы и те сохранили узы, которые куда крепче родства по происхождению.
Пирушка, как обычно, затянулась до утра, почти весь новый день побратимы отсыпались, лишь изредка подходя к угощению и окликая друг друга – и новым днем трое из четверых с первыми лучами солнца отправились на двор князя Воротынского, чтобы уже оттуда, вслед за своим господином, выступить в дальний и непривычный пока еще поход.
Тришка-Платошка, в одиночку долго наводивший порядок, в конце работы где-то притих. Наверное, допил оставшееся пиво и заснул. Но у боярина Леонтьева искать его и наказывать настроения не было. Он ушел к себе в покои, удивляясь необычно тихому дому. Открыл бюро, переложил туда со скамьи уже изрядно потрепанный «Готский кодекс», взял сшитую «Путевую тетрадь», что весила не меньше, а знаний хранила даже более. Открыл, полистал, потом положил внутрь и поднял крышку.
За минувшие месяцы Басарга совершенно разучился быть один. И что делать в таком положении, не знал.
– Ты здесь? А я уж испугалась… – Княжна Мирослава развязала узел плаща, скинув его на скамью. – Вошла – а тут никого, ничего, тишина.
Боярин повернулся к ней, не веря своим глазами.
– Царица очень хотела колокола для обители Важской отлить. В подарок. Но всех мастеров Пушечный приказ занял. И металл есть ли, неведомо. Надобно обождать немного, пока все известно станет.
Гостья говорила шепотом. В тишине пустого дома невольно хотелось понизить голос.
– Сам Господь послал тебя в ответ на мои молитвы, – так же тихо ответил ей Басарга.
Боярин снял с гостьи шапку, развязал узел на вороте ее рубахи. Сперва аккуратно снял сарафан, скинув с плеч лямки и опустив вниз. Следом осторожно снял рубаху, уже снизу вверх, поддев под подол и подняв через голову. Княжна терпеливо ждала. Убрав тонкую волосяную понизь, Басарга позволил золотистым волосам рассыпаться по спине и плечам девушки, стал ее целовать: лицо, шею, плечи, грудь, бока, зашел сзади и покрыл поцелуями спину, снова обошел, не оставляя без внимания ни вершка ее тела, и, только опустившись до ступней, подхватил на руки и отнес в постель, быстро разделся, лег рядом, снова целуя и никак не насыщаясь.
– Сам Господь послал тебя в ответ на мои молитвы, – прошептала Мирослава, обнимая любимого. – Кто мы такие, чтобы противиться его воле?
* * *
Сказка длилась неделю. Княжна уходила, возвращалась, снова уходила. Иногда ей удавалось вырваться уже в темноте, и то ненадолго, иногда она приходила даже днем, но чаще они могли проводить в объятиях друг друга почти всю ночь, не тратя драгоценных часов на отдых. Но в день святой Натальи[16], выдавшийся хмурым и дождливым, Мирослава пришла к подьячему еще перед вечерней службой и в нежданном унынии.
– Что? – только и спросил Басарга.
– Колоколов раньше Рождества не будет, – ответила княжна, сбрасывая плащ.
– Так это же хорошо!
– Царица повелела передать тебе для обители Важской семьдесят рублей и образок, чтобы его в храме тамошнем освятили, и молебны просила читать за здравие рабов грешных Иоанна и Анастасии и ниспослании им чада здорового.
