– Артюхов, товарищ старший лейтенант, – с готовностью отвечал Демьян. – Бывший летчик-истребитель…
– Вот, Лебедев, – поучительно указал Панкратов. – Это он был бывший… А сейчас получил он свою законную рану. Залатают его и обратно за штурвал. Бей фашиста проклятого. С погонами и с наградами, если успел до штрафбата получить. То-то…
Импровизированная агитация старшего лейтенанта, видимо, возымела быстрое действие на подчиненного. Лебедев стал вдруг чрезвычайно отзывчив и предупредителен. Дошло, видимо, что не только они, штрафники, но и он, доблестный лейтенант танковых войск, все под Богом ходят…
Когда понимание наладилось, и работа пошла быстрее, без лишней из-за ненужных эмоций пробуксовки.
Позиции для танков выбрали в прогалинах между сосен, так, чтобы со стороны поля не так бросалось в глаза. Сразу приступили к обустройству «карманов», которые должны были замаскировать «семидесятки». Предусматривали не только основную позицию, но одну, а лучше две запасных, куда машина могла отойти для маневра.
Старший лейтенант Панкратов продемонстрировал хорошую тактическую смекалку – итог нескольких боев, пережитых его экипажем вместе со всем танковым батальоном в самом начале немецкого наступления под Понырями. Оказалось, что и там штрафбат сражался совсем неподалеку от танкистов и теперь вот оказались на соседних позициях.
– В ближнем нам не выжить, – пояснял Панкратов почти на бегу, согласуя действия копавших. – Тут «пантеры» нас своими мощными 75-миллиметровками вмиг расколошматят.
Механик из экипажа лейтенанта Лебедева при словах Панкратова присутствовал. Потом, когда они вместе с Гвоздевым и Зарайским размечали саперными лопатками периметр «кармана» для «семидесятки», Мурлыкин по поводу услышанного высказался в свойственной ему манере беспросветной безнадеги.
– Вот командир говорит: в ближнем не выжить… Так нам здесь и в позиционном не выжить… Это «пантера», будь она неладна, от собственного страха драпанула. А если бы эсэсовец оказался не такой бздливый. Что тогда, пехота?..
Он, обращаясь к Гвоздеву и его товарищам, дипломатично называл их не штрафниками, а пехотинцами.
– А, Гвоздев? Ты ж из танкистов? Что скажешь? Это нам повезло, что немец не развернул свою пушку и не вдарил по нам. Так это дело времени. Щас они очухаются, выползут из колхоза на оперативный простор, и тогда нам тут крышка и настанет. Что ж мы со своими «сорокапятками» против них сделаем.
– Ну, ты это… панику не разводи… – единственное, что нашелся ответить Демьян.
В успехе отражения возможной немецкой контратаки он тоже здорово сомневался. Вот если бы подоспела вся танковая колонна, другое дело. А может быть, и из штрафбата придет подмога?
– Слышь, Демьян… – вступил в разговор Зарайский. – Мы когда с немецкими танками кашу заварили, так у нас за плечами и «семидесяток» с их 45-миллиметровками не было. Однако же и Фома умудрился вражеской «котяре» усы обшмалить, и эсэсовцам мы урок преподали… Главное, и нам раньше времени не бздеть…
Механик не унимался и гнул свою линию.
– Ага, видали мы таких смелых… Буревестник, блин… – с тоской выдохнул Мурлыкин. – Под Понырями командование дивизии вывело батальон на лобовую атаку. По сути, встречный бой. У нас там смельчаков было – о-го-го! За несколько минут шесть машин потеряли. Безвозвратно. Ваня Палевской сгорел, механик нашего замкомвзвода Павлова с ним вместе, естественно. Машину Андрюхи Неверова – в куски… И другие экипажи, как свечи, горели. Не поле, знаешь, а заупокойный подсвечник в церкви… Не дай Бог такое больше увидеть. Бежит по полю, точно факел… комбинезон, потом кожу огонь на глазах жрет. И крик, такой крик… Мне теперь каждую ночь снится, как Ваня Полевской кричит перед смертью. Так-то… Это пока только начали кумекать что да как, маневрировать, шарахаться в стороны… А покуда на избиение больше было похоже. Потом «сушки» вступили, дивизионная артиллерия. Как будто нельзя было сразу поддержать… Значит, нельзя было… Так что против «пантер» – только маневр. В лоб ее не пробьешь, надо бортом повернуть, а поди попробуй. «Семидесятка» юркая, подвижная. Оно понятно: двигайся, крутись, коли жить охота. Да только куда тут двигаться, между трех сосен…
Умолкнув, сержант Мурлыкин с еще большей остервенелостью принялся рыть большой саперной лопатой песчаный грунт опушки.
В промежутках между танковыми позициями расположились пулеметные точки Фаррахова и Артюхова. Фомин вместе с Зарайским отправились на заготовку ветвей для маскировки машин, а Гвоздев с Фарраховым, быстро соорудив ячейки для пулеметчиков, вместе с танкистами принялись обкапывать брустверы будущих позиций.
Земля в пределах леса под покровом иголок оказалась рыхлым песчаником, поэтому работа шла быстро. Здорово помогали делу большие запасы прохладной воды, имевшиеся в распоряжении танкистов.
Спешили не зря. Прогноз механика Мурлыкина насчет скорой мести со стороны злопамятных фашистов очень быстро оправдался. Не прошло и пары часов с момента окончания перестрелки на колхозном поле, как со стороны «Октябрьского» раздался предгрозовой рокот.
Солнце уже давно перевалило за полдневный зенит и теперь клонилось в сторону реки, за лес. Устроенные на лесной кромке позиции танков и штрафников были надежно защищены от зноя йодистой прохладой стройных сосновых шеренг. Артюхов чувствовал себя вполне прилично. Ни лихорадки, ни озноба вроде не наблюдалось, и сам боец пожелал остаться в строю, с комфортом разместившись в устланной сосновыми иголками и охапками папоротника пулеметной ячейке.
Рев двигателей доносился со стороны колхоза все это время. Немцы не успокаивались, предпринимая какие-то маневры и передвижения. Но сейчас шум моторов стал более явственным, постепенно нарастая.
Демьян решил еще раз сбегать к машине командира дозорной группы, которая расположилась на левом фланге позиций. Старшего лейтенанта Панкратова он застал возле башни его «семидесятки». Уперев локти в крышу «восьмигранника», танкист в бинокль рассматривал дальние подступы к колхозу.
– Ну что, боец переменного состава Гвоздев, встретим фашиста достойно? – спросил он, заметив приближение Демьяна.
– Так точно, товарищ старший лейтенант, – ответил тот.
– Эсэсовцы двинули… – задумчиво произнес Панкратов.
«Эсэсовцы двинули», – отозвалось в голове Демьяна и гулким эхом покатилось куда-то в самую бездонную глубь его сознания. Оттуда встречной дрожью проросло пробужденное волнение, нерасторжимо перемешанное с древним необоримым страхом.
