– Слышу, — ответил Иошка…
Богородица был прежде воспитателем в Шкиде, и когда узнал, что через несколько недель его сократят, принялся собирать обличительный материал против Викниксора… А материал был: Иошка, одно время сильно недовольный, всячески поощрял Богородицу, обещал подписи, факты, показания.
Но Богородицу сократили раньше срока и теперь, в жажде отмщения, он стоял под окнами:
– Ионин!… Ионин!…
Иошка тоскливо оглядел ребят, как и вчера, с утра собравшихся в музей.
– За материалом пришел…
– Не давай, — всполошился Сашка. — Не надо, что ты… Ты же юнкомец!
Окошко тихонько прикрыли… Но Богородица оказался настойчивым, прошел в Шкиду, и несколько минут спустя в двери музея послышался осторожный стук.
В комнату просунулось испитое и вытянутое лицо уставного халдея.
– Можно? Здравствуйте, дорогие товарищи! Дело мое на мази-с, — заговорил Богородица, словно соблазняя и торопливо оглядываясь: — ему будет дан верный ход… Да-с… Верный ход… Я у прокурора был… В Губоно был… У следователя был… Все-с… все одобряют… Очередь, можно сказать, за вами… Документики-с… Фактики… подписи… Заявление у меня, кстати, приготовлено-с… Вам подписать, только подписать… Помните, обещали.
Иошка заулыбался, закивал с каким-то испуганным выражением.
– Как же, как же… Мы помним… Покажете заявление?
– Пожалуйста! — Богородица вынул из-за пазухи несколько больших листов бумаги и протянул их Иошке…
– Ого, да тут целое сочинение…
Богородица довольно хихикнул и потер руки.
– Все-с… Все описано в точности; и не подкопаешься.
Иошка держал в руках заявление, и испуг на его лице обозначился еще больше. Ему было совестно за себя, стыдно за Богородицу, за ребят, за всех, кто когда-то поощрял этого халдея на донос. Нужно было бы теперь сразу высказать ему свое нежелание, отшить его, но момент был упущен, заявление Иошка держал в руках и уже готов был подписать его, чтобы избавиться от кляузника…
Надо было решаться.
Иошка подумал и протянул заявление Леньке.
– Отнеси это.
Лицо Богородицы дрогнуло.
– Не беспокойтесь. Он снесет его подписать Косе Финкельштейну, тот наверху, — и чуть слышно, одними губами, что заметил только Ленька, Иошка добавил: — Викниксору…
О приходе Богородицы в Шкиду раньше всех узнали "особенные".
Они всегда вертелись на кухне и возле нее, и первые увидели входящего халдея. Они имели все основания радоваться успеху богородицыного дела. Ведь с приездом Викниксора исчезла почти всякая возможность заниматься по-прежнему воровством, промыслом, который давал независимость и деньги. А всякое вмешательство было бы для них полезно.
Впрочем, так рассуждал только один Цыган, самый умный и дальновидный из всех "особенных". Остальные просто злорадствовали и радовались, что Викниксору, их заклятому врагу и мучителю, придется плохо…
– Молодец Богородица, — говорили они. — Даром, что халдей, а сообразил… Здорово придумал.
Гужбан, колотя себя в грудь, убежденно прорицал:
– Теперь Вите гибель. Амба!… Вите теперь не жить, верьте слову, братишки.
Братишки верили. Всем почему-то представлялось, что "это" должно произойти сейчас, здесь, у этих дверей; здесь посрамится Викниксор, здесь выйдет Богородица, и здесь они увидят все, увидят редкое представление, увидят чудо…
И увидели.
Неожиданно у музея появился Викниксор.
Он распахнул дверь, взглянул на Богородицу и потом сказал:
– Вон!… Сию же минуту вон отсюда!
Викниксор стоял в дверях, заняв полпрохода и вытянув вперед руку.
У отставного халдея была лишь одна мысль: выскочить как можно быстрее в дверь, ставшую такой узенькой, — выскочить, чтобы эта вытянутая рука не опустилась ему на голову.
– Во-он! — затопал Викниксор, и Богородица стремительно вылетел из музея.
Он бежал не оглядываясь, путаясь ногами в пальто, промелькнул мимо "особенных" и скрылся.
А сзади, тяжело ступая, шел Викниксор, и летели клочья разрываемого им "доноса".
Юнкомцы хохотали до слез, смотря из дверей музея, как гонят по коридору халдея и выпроваживают на улицу. Но смех стал стихать; на лицах ребят появилось недоумение, потом испуг, страх, и дверь захлопнулась…
К музею шли "особенные". Их возмутило не то, что юнкомцы обманули Богородицу, — тот был халдей, и по отношению к нему, следовательно, все допустимо, — но ведь теперь он пришел как сообщник, как мститель, и его обманули, с головой выдав Викниксору. Теперь этот мститель гремит, выкатываясь по лестнице…
"Особенные" не выдержали; неприязнь к "ищейкам", "выскочкам", "подлизам", "накатчикам" и "лягавым" превратилась в ненависть.
– Открывайте, мать вашу, — закричал Гужбан, и дверь вздрогнула под его кулаками.
За дверями засуетились, задвигались, забегали. Гришка нетвердым голосом спросил:
– Ч-что тебе надо?
– Открывайте, суки!… Разговоры разговаривают… Ну?
– Не надо открывать, — взвизгнул Иошка.
Дверь загремела от посыпавшихся на нее ударов.
– Да что тебе надо, Гужа? — умоляюще прокричал Сашка.
– Разбить кой-кому харю.
– Кому?
– А тем сволочам, кто на Богородицу накатил.
– Н-не надо открывать! — разом крикнули и Иошка и Ленька. — Заприте дверь…
– Открывайте, паскуды! Хуже будет.
В музее не отвечали. Там торопливо возводили у дверей баррикаду, воздвигали огромную кучу, куда валили столы, стулья, скамейки. Валили витрины, тумбы, доски, валили ящики, экспонаты, книги, — а дверь грохотала, трещала, — за ней собралась толпа, пробовали вышибить кулаками, плечами, наваливались кучей, потом выволокли из класса парту, оттащили и с размаха хватили по дверям.
Дверь рухнула…
– Бей гадов!
– Ищейки!
– Бей!
Иошке досталось первому. Гужбан знал в кого метить, а кулак его был тяжел и грузен. Сашка отпрыгнул в сторону, но в него вцепился Бык, и они, колотя друг друга, визжа и царапаясь, покатились по пыльному полу. Воробей отбивался в углу, размахивая своей железной палкой.
Но уже от канцелярии, сверху, снизу, из классов, коридоров бежали любопытные.
Стоявший на стреме Козел свистнул, потом крикнул: "зекс", потом побежал в музей.
– Халдеи!…
Нападавшие разбежались.
Все случилось быстро и стремительно, и от момента когда упала дверь, не прошло и полминуты. Иошка поднялся с пола. Поднялся Сашка. У обоих были разбиты лица: у Иошки распухла и кровавилась губа. У Сашки стояли волосы, и синяком подмигивал глаз.
– Здорово! — выдавил из себя Сашка.
