Услыхав насмешки, разбойник выхватил из-за пояса нож. Стоявший в отдалении Федор метнулся к нему, но не успел. Вскрикнув, женщина упала навзничь на пожелтевшую траву, в руке у нее был зажат клок волос рябого. И тотчас на монастырском дворе наступила такая тишина, что стало слышно, как где-то в лесу стучит по дереву дятел. Епишка, морщась от боли, осторожно пригладил распатланную голову. Затем склонился над убитой, рывком вытащил из тела нож и вытер его о зеленую линялую паневу.
Со спины к нему неслышно подошел атаман, схватил за ворот, повернул к себе.
Ты зачем бабу сгубил? А?! — рыкнул он и, не ожидая ответа, наотмашь ударил кулаком по лицу. Рябой отлетел на добрую сажень и, не удержавшись на ногах, распластался на земле у монастырской ограды. Ватажники осуждающе зароптали, кто-то громко обругал атамана по- черному. На миг Гордей усомнился: верно ли учинил?.. Па его строгом лице промелькнуло беспокойство. За эти дни он столько насмотрелся. Разор... Пепелища... Дети, пригвожденные стрелами... Растерзанные женщины... Обгоревшие тела стариков, запертых в собственных избах... И делалось все это без нужды и смысла, так сытый волк режет стадо, чтобы натешить свою злобную натуру. Лесовики тоже убивали, сводили счеты с лихоимцами из великих людей и их тиунов, что без совести грабили крестьян, измывались над ними. Бывало, не раз губили купцов, что слишком яро держались за свое добро, пытались отбиться от ватаги оружием. Проливали кровь острожников, когда те нападали на них. Но сейчас никакой нужды убивать не было. Гордей никому не признался бы в том: ему стало жаль храброй бабы. Вспомнил, как рябой вытирал кровь с ножа о старенькую, латаную одежду убитой, и его загорелое лицо вспыхнуло от гнева. Он больше не сомневался. Уверенным взглядом обвёл ватагу. Одни опускали головы, другие, хмурясь, отворачивались, но большинство — он видел это — были на его стороне.
Епишка продолжал лежать у монастырской стены. К нему подошел Митька Корень, хотел помочь подняться, но рябой оттолкнул приятеля, встал сам. Из разбитого носа, пачкая жидкую темно-русую бороденку, текла кровь, капала на дорогой парчовый кафтан. Увидел лежащий неподалеку нож, оброненный при падении, схватил его и, бесновато вытаращив глаза, вдруг двинулся на атамана. Тот положил руку на меч и спокойно ждал, когда Епишка приблизится. Но разбойник схитрил, не дойдя несколько шагов до противника, высоко подпрыгнул и, целя в глаз, резко взмахнул ножом. Атаман не успел бы уклониться, к счастью, дубинка Митрошки, который, как обычно, был рядом с ним, на миг опередила руку рябого. Взвыв от боли, Епишка схватился за ушибленную кисть и отскочил в сторону.
И тут началось!..
Корень с дружками рябого набросились на Гордея. Атаман успел вырвать из ножен меч и не подпускал их близко, а Митрошка растерялся, неуклюже махал дубинкой, жался к нему.
Федор первым оказался рядом. Выхватив у швеца дубинку, раскрутил ее над головой, разъяренным медведем навалился на приятелей Епишки. Те попятились, но один не успел увернуться — удар пришелся ему по плечу, хрустнули кости, и он с воплем повалился на землю. Теперь в драку ввязались все. Замелькали мечи, ножи, топоры, ослопы. Раненые падали на землю. Сторонников атамана было больше. Клепа, схватившись врукопашную с Епишкой, быстро подмял его и связал. Остальные бросили оружие.
Двор был почти пуст. Большинство монахов и крестьян сбежало. Остались только слепой гусляр с мальчиком- поводырем, несколько монастырских старцев да еще ключ- ник, что, тяжело дыша, продолжал сидеть возле убитой бабы.
По знаку атамана лесовики подвели к нему Епишку, руки его были заломлены назад и туго связаны веревкой. С перекошенным от боли лицом (Митрошка крепко зашиб рябого) стоял он перед Гордеем, злой и непримиримый, ненавидяще сверлил его колючими глазами.
Что сычом глядишь? Аль напугать хочешь? — презрительно усмехнулся вожак лесовиков.
Тот не выдержал, сплюнул, опустил голову.
Бил дед жабу, стращая бабу! — подал голос Митрошка, но никто из лесовиков не улыбнулся — с настороженностью ждали решения атамана.
Гордей отвернулся от рябого, подошел к его соратникам. Их было шестеро: Корень, Рудак, еще трое молодых парней из разбойной станицы и узкоплечий, заросший рыжеватой щетиной незнакомец средних лет.
Что с отступниками сими делать станем, молодцы? — громко спросил атаман.
Лесовики в нерешительности молчали.
С рябым водиться — что в крапиву садиться! — выкрикнул Митрошка, и его поддержали.
Бодливую корову из стада вон...— пробормотал угрюмый Клепа.
Гнать их в шею! — выкрикнул Ивашко-кашевар и, заложив пальцы в щербатый рот, пронзительно свистнул.
Верно! — согласился Гордей.— Порешить их вроде бы негоже. Пущай идут, коль ватага им не по нутру... Развяжи-ка их, молодцы!
Едва их освободили от пут, Епишка и незнакомец быстро пересекли монастырский двор и скрылись за оградой. Даже не оглянулись на своего дружка, раненного Федором, который, стеная, умолял их не бросать его. Покинул монастырь и Митька Корень. Остальные попросили Гордея не изгонять их из ватаги.
Лесовики уже остыли после драки, послышалось:
Пущай остаются!
Где гнев, Гордей, там и милость.
Лошадь на четырех ногах, и та оступается.
Атаман не возражал, молвил примирительно:
Будь по-вашему!..
Затем повернулся к монастырскому ключнику, который все еще сидел на земле, и строго спросил:
Ну, что, отче, есть ли припас в обители?
Есть, добрый человек, есть,— в страхе поглядывая на ватажников, прошамкал тот.
Эх ты!..— выругался Гордей.— Чего ж брехать было? А?!.— И добавил с укоризной: — Из-за тебя столько люду пало!
Монаха трясло, как в лихорадке. Опираясь дрожащими руками о землю, он стал на четвереньки, с трудом выпрямился. Торопливо перекрестившись, забормотал:
Упокой, господи, души их...
Иди! — раздраженно оборвал его атаман и громко, чтобы слышали все, произнес: — Вера без дел мертва есть!
Ключник оторопело взглянул на него, съежился и поплелся к монастырской трапезной. Ватажники гурьбой двинулись следом за ним.
Дяденька атаман! — послышался детский голос, когда они поравнялись со слепым гусляром. Гордей удивленно повернул голову, остановился.
Чего тебе?
Эх, дяденька! Зачем же ты рябого отпустил? Он ведь давеча нехристей навел сюда в обитель. Сколько они люду поубивали — страсть!..
Тонкий голосок мальчика захлебывался от волнения, а большие серые глаза по-взрослому осуждающе смотрели на вожака лесовиков. Гордей не понял, переспросил: Когда навел? Какого люду?.. Эй, ключник, стой! — окликнул он монаха.— Сказывай, что учинилось!
