Сестры и брат пошли вслед за тетушкой, довольные друг другом и всем миром. Когда они поднимались по ступенькам в комнатушку, где мисс Пейтон хранила всякие мелочи домашнего обихода, она все же улучила минуту и спросила племянника, не беспокоит ли генерала Монтроза подагра, как в былые дни их знакомства.
Горьким бывает разочарование, когда, повзрослев, мы обнаруживаем, что даже самые любимые нами существа не лишены слабостей. Но, пока сердце юно и мысли о будущем не омрачены печальным опытом прошлого, наши чувства очень возвышенны; мы с радостью приписываем своим близким и друзьям достоинства, к которым сами стремимся, и добродетели, которые нас учили уважать. Доверчивость, с какой мы проникаемся уважением к людям, кажется присущей нашей натуре, а привязанность наша к родным полна чистоты, так редко сохраняющейся в дальнейшие годы. До самого вечера семья мистера Уортона наслаждалась давно не испытанным счастьем; для юных Уортонов это было счастье нежной любви друг к другу, откровенных дружеских излияний.
Мистер Харпер появился лишь к обеду и, сославшись на какие-то занятия, ушел к себе в комнату, как только встали из-за стола. Несмотря на доверие, которое он завоевал, его уход всех обрадовал: ведь молодой капитан мог оставаться со своими родными не больше нескольких дней — причиной тому были короткий отпуск и опасение быть обнаруженным.
Впрочем, радость встречи вытеснила мысли о грозящей опасности. В течение дня мистер Уортон раза два высказывал сомнения насчет неизвестного гостя, беспокоясь, не выдаст ли тот каким-нибудь образом Генри; однако дети горячо возражали отцу; даже Сара, заодно с братом и сестрой, от всей души вступилась за незнакомца, заявив, что человек с такой наружностью не может оказаться неискренним.
— Наружность, дети мои, часто бывает обманчива,— заметил уныло отец.— Уж если люди, подобные майору Андре, пошли на обман, легкомысленно полагаться на добродетели человека, у которого, возможно, их гораздо меньше.
— Обман! — вскричал Генри.— Но вы забываете, отец, что майор Андре служил своему королю и обычаи войны оправдывают его поведение.
— А разве обычаи войны не оправдывают его казни? — тихим голосом спросила Френсис.
Она не хотела отступаться от того, что считала делом своей родины, и в то же время не могла заглушить в себе сострадание к этому человеку.
— Ни в коем случае! — возразил капитан и, вскочив с места, принялся быстро ходить взад и вперед.— Френсис, ты меня поражаешь! Допустим, что мне суждено сейчас попасть в руки мятежников. Значит, по-твоему, будет справедливо меня казнить... может быть, ты даже придешь в восторг от жестокости Вашингтона?
— Генри,— горестно сказала молодая девушка, бледнея и дрожа от волнения,— ты плохо знаешь мое сердце!
— Прости меня, сестренка, моя маленькая Фанни! — с раскаянием произнес юноша, прижав Френсис к груди и целуя ее лицо, залитое слезами.
— Я знаю, глупо обращать внимание на слова, сказанные в запальчивости,— подхватила Френсис, освобождаясь из рук брата и с улыбкой подняв на него свои еще влажные от слез глаза,— но очень горько слышать упреки от тех, кого мы любим, особенно... когда думаешь... когда уверена...— ее бледное лицо порозовело и, опустив взгляд на ковер, она тихим голосом произнесла: — ...что упреки незаслуженны.
Мисс Пейтон встала, подсела к племяннице и, нежно взяв ее за руку, проговорила:
— Не надо так огорчаться. Твой брат очень вспыльчив, ты же знаешь сама, до чего несдержанны мальчишки.
— Если судить по тому, как я себя вел, можете добавить — и жестоки,— сказал капитан и сел рядом с Френсис с другой стороны.— Но смерть Андре всех нас необычайно волнует. Ты его не знала — он был олицетворением храбрости... всяческих достоинств... всего, что заслуживает уважения.
Френсис, чуть улыбнувшись, покачала головой, но ничего не ответила. Заметив тень недоверия на ее лице, Генри продолжал:
— Ты сомневаешься, ты оправдываешь его казнь?
— Я не сомневаюсь в его добродетелях,— мягко сказала девушка,— и уверена, что он заслуживал лучшей участи, но я не могу сомневаться и в справедливости поступка Вашингтона. Я мало знаю обычаи войны и хотела бы знать еще меньше, однако разве могли бы американцы надеяться на успех в своей борьбе, если бы они подчинялись порядкам, с давних пор установленным лишь в интересах англичан?
— А к чему эта борьба? — с возмущением заметила Сара.— Они мятежники, и все их действия незаконны.
— Женщины словно зеркала — в них отражаются те, кто стоит перед ними,— добродушно вставил молодой капитан.— Во Френсис я вижу образ майора Данвуди, а в Саре...
— ...полковника Уэлмира,— со смехом, вся пунцовая, прервала младшая Сестра.— Сознаюсь, своими убеждениями я обязана майору Данвуди... не правда ли, тетя Дженнет?
— Кажется, это в самом деле его взгляды, дитя мое.
— Признаю себя виновной. А ты, Сара, еще не забыла глубокомысленных рассуждений полковника Уэлмира?
— Я никогда не забываю того, что справедливо,— отозвалась Сара, соперничая цветом лица с сестрой, и встала, словно ей было жарко у камина.
Днем не произошло больше никаких происшествий, но вечером Цезарь объявил, что в комнате мистера Харпера слышались какие-то приглушенные голоса. Незнакомца поместили во флигеле напротив гостиной, где обычно собиралась семья мистера Уортона, и, чтобы уберечь своего молодого господина от опасности, Цезарь установил постоянное наблюдение за гостем. Известие взволновало все семейство, но, когда появился сам мистер Харпер, обращение которого, несмотря на его сдержанность, свидетельствовало о доброте и прямодушии, подозрения у всех, кроме мистера Уортона, скоро рассеялись. Его дети и свояченица решили, что Цезарь ошибся, и вечер прошел без новых тревог.
Назавтра в полдень, когда все сидели за чайным столом в гостиной, погода наконец изменилась. Легкое облако, висевшее совсем низко над вершинами холмов, с бешеной скоростью понеслось с запада на восток. Однако дождь продолжал яростно стучать в окна и небо на востоке оставалось темным и угрюмым. Френсис наблюдала за разбушевавшейся стихией, с нетерпением молодости желая поскорее вырваться из томительного плена, как вдруг, словно по волшебству, все затихло. Свист ветра умолк, буря успокоилась. Подбежав к окну, девушка с радостью увидела яркий солнечный луч, озаривший соседний лес. Деревья пылали всем многообразием красок октябрьского убора, а на влажных листьях отражался ослепительный блеск американской осени. Обитатели дома тотчас вышли на южную террасу. Благоуханный воздух был мягок и живителен; на востоке над горизонтом в беспорядке громоздились страшные темные тучи, напоминая отступление разбитой армии. Низко над домом с удивительной быстротой еще неслись на восток клочья тумана, а на западе солнце уже прорвалось сквозь тучи и излучало свое прощальное сияние на открывшийся внизу пейзаж и на блестящую, вымытую дождем зелень. Такие явления можно наблюдать лишь под небом Америки. Они радуют тем более, чем неожиданнее контраст, когда, избавившись от непогоды, наслаждаешься мирным вечером и прозрачным воздухом, таким, какие бывают в самые мягкие июньские утра.
