Приск сидел подле Лонгина с окаменевшим лицом, едва сдерживая улыбку: вот так, будучи пленником, устроить дакийскому царю урок истории — для этого надо было обладать немалым мужеством. Или — быть в самом деле очень нужным человеком. При свидетелях Лонгин не станет показывать свое истинное лицо. Лишь наедине. С глазу на глаз. Приск пытался придумать, как ему уличить Лонгина, но на ум ничего пока не шло.
— Эти земли полны богатств, а наши воины — лучшие воины в мире, — тут же кинулся в спор Везина. — Никто более ни в германских землях, ни в скифских не сравнится с царем Децебалом. Даже царь Парфии Пакор слабее его и беднее. Что касается меня, то под моим надзором находятся не только крепости, но и все поставки зерна.
Своим назначением Везина хвастался не зря: было оно по нынешним временам действительно почетным: после утраты плодородных земель в долине Алуты в горных районах наверняка начались перебои с подвозом хлеба. Центурион подумал, что он бы на месте Децебала не только не приблизил к себе этого человека, поручив самое ответственное дело, но и попросту выгнал бы его взашей. Но, видимо, лесть, как в Риме, так и в Дакии, оставалась самым ценным качеством.
— Одно я не пойму, — продолжал Лонгин, проигнорировав монолог Везины, — как может друг и союзник римского народа поступать столь вероломно с легатом императора и его спутниками.
— Ты видел сегодня людей в моей столице, Лонгин? — спросил Децебал, и глаза его полыхнули совершенно бешеной яростью. — Это беженцы: те, кого римляне выгнали с насиженных мест, после того как моей брат Диег простирался униженно ниц перед римским Сенатом, после того как император Траян справил триумф в честь победы надо мной и прибавил к своему имени титул Дакийский. Сколько золота вы награбили в хранилищах Апула? Сколько оленьих и медвежьих шкур, сколько зерна, серебра и золота вы увезли в свой ненасытный Рим? Мои люди ловили для вас живых медведиц с медвежатами, рысей и волков, чтобы грозные звери издыхали в муках на ваших аренах на потеху толпе, которая позабыла, что такое настоящая охота, и уж тем более позабыла — что такое война. Но вам и этого мало — вы лишили мой народ очагов, вы разбили наши святилища близ крепостей, порушили наши каменные столбы, отмеряющие время, дабы мы не ведали, когда сеять и когда убирать хлеб, когда наступает время праздников, а когда реки принесут в долины высокую воду. Так о каком вероломстве ты говоришь?
— Даки лишились домов по договору, который ты, царь, заключил с Римом, — отчеканил Лонгин, нимало не смутившись.
— После того как вы приставили клинок к моему горлу, — прорычал Децебал, — а мне связали руки за спиной.
«Интересно, чувствует ли Лонгин правоту в словах Децебала или нет? — Вопрос этот так и просился на язык, будто бесшабашный германец-симмахиарий[51] в атаку. — Или… он в душе согласен с царем, а перечит только на словах?!»
Сам-то Приск чувствовал правоту царских слов, как занозу под ногтем, — раздражение соседствовало с болью и желанием занозу извлечь. Однако зуд этот не мог затмить другой вопрос — предатель Лонгин или нет? Зачем легат здесь? Может быть, хочет попросту уговорить Децебала смириться? Приск никак не мог разобраться в происходящем, внешне же все сильнее каменел лицом и все плотнее сжимал зубы.
— Рим забирает, чтобы отдавать, — слова легата падали с холодным звоном — так ударяет молоток по застрявшему в твердом дереве гвоздю. — Твоя страна станет частью римского мира, здесь поднимутся города, базилики, храмы и термы.
— Мне не нужны термы, — взревел Децебал.
— А твоим людям они очень даже понравились бы, — улыбнулся Лонгин. — Особенно зимой.
— Даки не будут жить как живут римляне. Мы вернем нашу землю и прогоним вас назад — в ваш гиблый, грязный, чудовищный Рим.
— Децебал, римский Сенат и народ не желает зла твоему народу. Стань истинным нашим союзником, и тогда…
— Я выгоню римлян за Данубий-Истр, я очищу свою землю от ваших легионов… Вы решили, что Дакия уже мертва, вы, как трупные черви, копошитесь в нашем теле.
Лонгин вновь попытался возразить, но дакийский царь его не слушал. Очистить, убить, вышвырнуть за Данубий — похоже, эта мысль полностью завладела его разумом; напрасно Лонгин пытался прервать монолог, сказать, что война станет для Децебала и Дакии самоубийством. Что единственный способ спастись — склониться не в показном, а в искреннем, полном смирения поклоне, стать подлинным другом римского народа, не создавать собственную армию — но поставить своих людей под золотые римские орлы — вот чего хотел от Децебала император Траян. И еще — допустить на золотые копи римских управителей. Вот тогда дакам позволят жить где прежде, где жили сотни и сотни лет их предки.
Но разве можно требовать от кого-то подобного?
«Стерпел бы я столь нечеловеческое унижение?» — спросил себя Приск.
И отрицательно покачал головой, отвечая на свой же молчаливый вопрос. Нет, не принял, даже понимая, что отказ повлечет за собой гибель. Такие условия невозможно принять, и требовать от союзника таких жертв — немыслимо.
— Что качаешь головой, римлянин? — спросил Сабиней, во время долгого обеда не спускавший глаз с Приска. — Что не нравится тебе за нашим столом? Говорят, вы, римляне, за нашу рыбу платите золотом, лишь бы отведать вот такой ломтик? — Сабиней положил в рот ломоть соленой форели. — Так что ж ты не жрешь? Никто не требует с тебя за подобную роскошь ни одного денария! Никто не просит даже асса! Ешь! — Сабиней подтолкнул в сторону Приска серебряное блюдо изящнейшей греческой работы. На дне его золотой Орфей играл на золотой лире, выводя из Аида свою Эвридику. — Жри! — заорал Сабиней.
Но, прежде чем Приск успел ответить, Везина ухватил Сабинея за шею и ткнул в это самое блюдо с рыбой.
— Никто так не разговаривает за столом царя с его гостями! — хмыкнул Везина.
Видимо, пилеата Везину комат Сабиней злил куда больше римлян.
* * *
Ну что ж, Лонгин добился своего — правда, наполовину. Крепость Сармизегетузы римлянам удалось рассмотреть, на глазок отмерить высоту стен, сложенных дакийской кладкой. С севера, востока и запада их никто и не подумал разрушать. Южную стену даки два года назад поломали второпях, но теперь восстанавливали, захватывая оградой земли больше прежнего. Несомненно, взять эту крепость, учитывая, что вершина поднималась над остальной горой на добрых триста футов, было делом непростым. А если прибавить наличие мастерских и громадных хранилищ зерна, крепость могла продержаться очень долго. Из всех укреплений, пожалуй, Приска более всего интересовала эта заново отстроенная южная стена да еще ворота: входные — западные и вторые — восточные, ведущие неведомо куда, перед которыми мощеная дорога переходила в широкую каменную лестницу. В первый же вечер пленникам Децебала удалось увидеть, как раскрываются восточные ворота, но, что именно находилось за каменной стеной, они рассмотреть не сумели. Если судить по алому зареву, что светилось еще долго в ночи на востоке, — там тоже стояли плавильные печи. А значит, железа и бронзы у даков будет достаточно в предстоящей войне.
