Затем он встал, прочел газеты и около десяти часов отправился завтракать в Парижское кафе, отдав предварительно своему груму приказание привести туда к двенадцати часам его лимузенскую лошадь, Эбэну.
Войдя в Парижское кафе, Шерубен заметил двух молодых людей, которые накануне присутствовали в клубе при предложении графом Артовым странного и весьма рискованного пари.
— Ну как, — обратился к нему один из них, — вы решились?
— Да, — гордо отвечал Шерубен.
— Как, вы держите пари?
— Держу.
— И уверены, что Баккара полюбит вас?
— Весьма понятно, ибо в противном случае рискую быть убитым. Я изменяю только немного условия: вместо двухнедельного срока…
— Вы требуете месяц?
— Нет, напротив: одну неделю.
— Браво! — воскликнули в один голос молодые люди. Шерубен сел к соседнему столику и приказал подать себе завтрак.
Спустя несколько времени вошел барон де Манерв; не заметив Шерубена, он подошел к молодым людям.
— Вы, господа, — обратился он к ним, — были, кажется, вчера в клубе?
— Были.
— В таком случае вы знаете о пари?
— Знаем.
— Ну так посоветуйте господину де Верни не держать его.
Шерубен, услыша это, невольно вздрогнул.
— Отчего? — спросили они.
— Потому что граф Артов уже успел заручиться данными в свою пользу.
— У кого?
— У Баккара. Граф должен был завтракать у меня сегодня утром, но предупредил, что не будет, запиской следующего содержания.
При этом барон де Манерв вынул из бумажника письмо и прочел его вслух:
«Из собственного отеля, улица Монсей. Милейший барон! Баккара не позволяет мне ехать к вам сегодня завтракать. У моей красавицы расстройство нервов, и она хочет немного прокатиться.
Мы завтракаем, а затем поедем кататься. Извините счастливца.
Граф Артов».
— Взгляните, — сказал барон, подавая молодым людям письмо, — желтая бумага с буквою Б.
— Вензель Баккара?
— Как видите.
— Позвольте, тут еще post scriptum и, кажется, женской рукой.
— Это приписка самой Баккара, — сказал барон хладнокровно и затем прочел:
«Благодарю, добрейший барон, за сюрприз: молодой граф очарователен, и я почти влюблена в него, тем более что мне уже подходит третий крестик — время, в которое дочери Евы открывают иногда свое сердце.
Баккара».
— Черт возьми, — воскликнул один из молодых людей, — задатки слишком даже велики.
— Вы думаете?
— Без сомнения. И Шерубен проиграет пари.
— Но я думаю, узнав о положении дела, он не будет его держать.
— Не думаю.
— Как, вы сомневаетесь?
— Спросите его, — сказал молодой человек, указав на Оскара де Верни, спокойно завтракавшего за соседним столиком.
Барон оглянулся.
— Как, — сказал он удивленно, — вы здесь?
— Как видите, — сказал Шерубен, продолжая завтракать.
— И слышали наш разговор?
— Слышал.
— И что же вы на это скажете?
— Что граф счастливый человек благодаря, конечно, своему богатству, — сказал Шерубен с презрительной улыбкой.
— Во всяком случае, вы хорошо сделали, что не держали пари.
— Напротив, теперь я его держу скорей, чем когда-, либо.
— Вы с ума сошли!
— Может быть.
Заплатив за завтрак, Шерубен встал и раскланялся с тремя червонными валетами.
— Барон, — обратился он к Манерву, — не знаете ли, где я могу застать Артова?
— У Баккара, — отвечал барон, иронически улыбаясь.
— Отправлюсь туда, хотя это будет весьма оригинально. До свидания, господа!
Шерубен вышел. Грум подвел ему лошадь. Он вскочил в седло и поехал по направлению к лесу, где у него было назначено свидание с виконтом де Камбольхом.
Рокамболь уже с нетерпением ждал его.
— Ну, что, — спросил он, — виделись вы вчера вечером с госпожой Маласси?
— Да, маркиза приезжала к ней вчера вечером и, к несчастью нашему, узнала, что я уже выходил из дому.
— А, черт возьми, — пробормотал Рокамболь, нахмурившись.
— Говоря между нами, виконт, вы сделали маленький промах.
— В чем?
— В том, что назначили мне роль, при исполнении которой я не могу применить ни одной из своих способностей.
— Не понимаю, — сказал Рокамболь, пожимая плечами.
— Дело в том, что если меня называют Шерубеном-очарователем, то, вероятно, во мне есть что-то чарующее — что подействовало весьма сильно, быть может, даже сильнее, чем дуэль, от которой мы ожидали гораздо большего. Маркиза, узнав, что я ранен, упала в обморок и, придя в себя, чуть не призналась во всем…
— Да, — прервал его Рокамболь, — но я думал, что она сама навестит вас.
— В этом и состоит ваш промах.
— Однако, друг мой, нам надо поспешить с развязкой.
— Этого только я и хочу.
— Нам остается всего одна неделя.
— Ну, так устройте мне свидание с глазу на глаз с маркизою, — пробормотал Шерубен невольно изменившимся голосом.
— Хорошо, — твердо отвечал Рокамболь, — сегодня вечером у госпожи Маласси. Будьте в восемь часов дома.
— Ах да! — проговорил вдруг Шерубен. — Вы сообщили мне сегодня, что глава позволяет мне держать пари.
— Ну да. Что же вы, решились?
— Да.
В это время в конце аллеи показалась коляска, запряженная четверкой, с форейтором.
— Вот так кстати, — сказал Рокамболь, — это едет ваш противник: можете сейчас предложить ему пари.
Действительно, в коляске сидели Баккара и граф, которые, держались за руки, нежно глядели друг на друга.
Шерубен выбежал на середину дороги и сделал знак форейтору — остановиться.
Вернемся теперь в отель Ван-Гопа.
Услышав от Дай Натха ужасное открытие, маркиз Ван-Гоп в продолжение целого часа бессознательно бродит по Елисейским полям. Наступила ночь, пошел мелкий дождь с холодным ветром.
Маркиз сел на скамейку, закрыл лицо руками и горько заплакал — как осиротелый, покинутый ребенок.
Он просидел так несколько часов, не обращая никакого внимания на холодную и сырую погоду: горе заглушило в нем все внешние чувства.
Вдруг маркиз увидел мелькнувший сквозь деревья огонек.
Это был фонарь тряпичника, отправлявшегося на ночную работу.
Тряпичник этот был человек средних лет, высокий, широкоплечий, с лицом, выражающим полнейшую беззаботность и презрение ко всем невзгодам.
— Эхе! — сказал он, заметив маркиза. — Барин-то какой! Не боится дождя, как и я. — Сударь, — обратился он к маркизу, — вы, должно быть, нездоровы; если прикажете, я провожу вас домой или схожу за каретой.
— Благодарю, — отвечал маркиз, . — я не болен, я так гуляю.
— Гм! — пробормотал тряпичник. — Извините, но мне кажется, что у вас какое-то горе на сердце. Я сам испытал это не далее как неделю тому назад. Вообразите — мне наговорили разных вздоров о моей жене.
