Серебро ладанки холодит губы. Рыцарь зажимает чем-то рану, берет ее на руки, куда-то несет. Сознание уплывает, и на алом небе пляшут черные буквы, складываясь в сотню раз читанное:
…имеет их плод три вкуса: один на кожице — и он горяч, другой под кожицей — и он общеприятен, третий в самой сердцевине — и он холоден.
Дура, билось в голове, дура, ненормальная, фанатичка чокнутая. И хоть бы словом обмолвилась! А ведь любила…
Любила…
За окном столкнулись две крутые тачки, брызнули осколки стекол. В яркое месиво, не сумев затормозить, въехала третья, за ней — сходу — еще две, с разных сторон. Конрад глядел остановившимся взглядом, глядел, не видя. Строчки завещания стояли перед глазами. Даже не строчки — три слова. Три коротких слова, перечеркнувшие все его грандиозные планы.
Фонд «Вечный Город».
Через неделю Готфрида Бульонского провозгласили правителем Иерусалимского королевства — не королем, нет, ибо славнейший из крестоносцев счел неправильным венчаться золотым венцом там, где Спаситель был увенчан венцом терновым.
На следующий день, утром, Конрад — этот Конрад — велел Марии идти с ним. Она не спросила, куда: что толку пленнице в вопросах? Рана ее оказалась легкой — а может, и впрямь Господь сотворил чудо, Господь — или выходившая ее старуха. Но ей все еще снились трупы на улицах Святого города, и она просыпалась в слезах, и благодарила Господа за спасение, и молилась за убитых.
Рыцарь вел ее дорогой, которую она опознала почти сразу, хотя ни разу не была здесь въяве. Он хотел подняться на Голгофу. Что ж, она тоже этого хотела, когда покупала тур. Но разве могла она подумать, что дорога сюда будет залита кровью?
Здесь было тихо. Иерусалим лежал под ногами, и ни крови, ни трупов не было на его улицах. Святой город, мало ли крови видел он за тысячелетия своей истории? И что такое эта ужасающая резня по сравнению с тем, что будет здесь через тысячу лет? Люди не меняются, горько подумала Мария. Здесь или там, сейчас или тогда, лучше всего они умеют убивать. Но, Господи всеблагой, разве это значит, что живые не должны надеяться и верить? Не должны жить так, чтобы не стыдно было предстать перед судом Твоим?
Рыцарь пробормотал короткую молитву. Сказал:
— Плохо, что Гроб Господень захвачен столь великой кровью. Сарацины не виноваты, что родились во тьме неверия, они могли бы узреть Свет, а мы…
— А ты знаешь, — спросила Мария, — что они, хоть и не так, как мы, тоже веруют во Христа? Они считают его пророком и чтят наравне с другими пророками.
— Это неправильно, — жестко сказал рыцарь.
— Да. Но убивать за неправильную веру тоже…
— Неправильно? Может быть. Я не знаю. Я всего лишь рыцарь, принявший крест в память об умершей жене и ради обретения Града Христова.
— И что, — спросила Мария, — ты обрел его?
— Гляди, — рыцарь немного повернул свою спутницу и указал рукой на гору, что возвышалась далеко за стеной Иерусалима. — Вон, видишь? Монжуа, Гора Радости. Оттуда я увидел Святой Град, и понял, что сердце мое навеки останется здесь. Но я не знал тогда, что ты будешь держать его в ладонях. Твои глаза — совсем как у нее. Я молился за твое исцеление.
Конрад взглянул ей в глаза прямо и твердо.
— Скажи, Мария, ты очень хочешь вернуться домой?
— Хочу, — честно ответила она, — но это невозможно. У меня больше нет дома.
— Готфриду нужны воины, победа — это еще не мир. Я останусь здесь. Буду защищать Гроб Господень. Ты станешь моей женой?
Мгновение она колебалась. Она была женой другого. Но тот Конрад остался там, на тысячу лет вперед, и, если бы он хотел, наверное, он мог бы уже найти ее. И потом — их не венчали в церкви. Он не захотел. Сказал — глупости все это.
Что ж, теперь она понимает: это было к лучшему. Иерусалим, Вечный Город, был ее мечтой. Странно же она исполнилась…
— Стану, — ответила Мария. — Если только тебя не остановит, что у меня уже был мужчина.
Еще через неделю, когда был избран иерусалимский патриарх, Конрад и Мария обвенчались. Почти все крестоносцы, вволю награбив сарацинских богатств и помолившись пред Гробом Господним, сочли свою миссию в Святой Земле исполненной и вернулись в Европу; но Конрад остался, как и говорил. Мария была этому рада. Пусть Иерусалим недолго останется христианским, пусть ждут его века войн и печальный конец — сейчас он жив, залитый жарким южным солнцем зенита лета, и камни его — цвета ее кожи, и почему-то она верит, что все в ее жизни теперь правильно. Она разделит судьбу Иерусалима. Он того стоит, Святой Город, город, навеки потерянный там, но вечный — здесь.
© Copyright Гореликова Алла, 24/10/2007-17/02/2009.
