— …И ежели найдете, то стараться его умертвить или в воду утопить. Бумаги при оном майоре содержащиеся доставить ко мне. Миних.
— Ну вот и все, господа! — протянул он бумагу Кутлеру. Манштейн перехватил, посыпал песком, потряс в воздухе, чтоб чернила просохли, подул, стряхнул и передал по назначению.
— Это чтобы вы не думали ни о чем, кроме, как об успехе сыска, вам порученного. Всю ответственность на себя берет Миних! Чтобы мысли не одолевали вредные, — дескать, чужой подданный, на территории чужого королевства. Да мне плевать! Я — Миних. Этим все сказано.
Фельдмаршал грохнул кулаком по столу, усиливая эффект произнесенного. Перо улетело, чернильница опрокинулась и залила остававшуюся чистую бумагу.
— Манштейн, — поморщился Миних, — убери. Вишь, силу не рассчитал.
— Все, господа! С Богом, — царственным жестом фельдмаршал указал офицерам на выход. С поклонами, пятясь назад, они покинули палатку главнокомандующего.
— Ну что, Манштейн, — обратился Миних к адъютанту, убиравшему со стола следы кулака фельдмаршала, — каков я?
— Вы неотразимы, ваше сиятельство, — грустно заметил Манштейн, — только мне кажется, что вы поступили не совсем осторожно, подписав сей документ. Дипломаты в делах подобных следов не оставляют.
— А я не дипломат! — взъярился Миних, поднимая вновь свой кулак, но увидев, что стол еще залит чернилами, не стал его пока опускать. — Я солдат, Манштейн! Я, как рыцарь, смотрю на врага с поднятым забралом. Я потому и возрождаю рыцарскую конницу — моих славных кирасир. Мы будем воевать всегда только честно, — кулак рубанул воздух, так и не решившись опуститься на стол.
— Конечно, ваше сиятельство, — поддакнул Манштейн, подумав. — Однако кого ж мы послали на большую дорогу? Бедных самаритян или убийц?
— Как думаешь, они справятся? — Миних уже успокоился, не обратив внимания на последнюю фразу майора.
— Это лучшие офицеры, экселенц, — ответствовал адъютант, — если не они, то кто же? Не казаков же посылать. С рожами бородатыми, разбойными. Вся Европа сразу узнает, кто это и зачем. А здесь дворяне, офицеры, языки знающие. Да и пасы им подписаны самим Императором цесарским. Какие подозрения?
— Дай Бог! Дай-то им Бог! — неистово закрестился Миних на висящие в углу иконы. — Скажу пастору Мартенсу, чтоб отслужил молебен. А мы-то порадуем матушку Императрицу известиями правдивыми, доказательствами сговора подлого между дворами шведскими и константинопольскими. Она-то им сколь золота отвалила. Долги за них голландским банкирам отдала. Вот как они добро помнят. Ну да ничего, и до них доберемся. Довершим дело, Петром Алексеевичем Великим начатое. Прикажет матушка Анна Иоанновна — возьми, Миних, Стокгольм, да принеси мне его к ногам царственным — в лепешку расшибусь, но исполню.
«Исполнишь, — подумал Манштейн, — только сколько еще солдат положишь при этом. Тебе головой стены прошибать, а не баталии разыгрывать. Храбр, когда людей можно не считать».
Подумал, но вслух сказал другое:
— Вашему сиятельству любое дело по плечу. Армию ли преобразовать, супостата любого сокрушить, город аль канал построить.
— Здесь ты прав, Манштейн, — ухмыльнулся довольный лестью Миних. — Все. Все могу. На то я и Миних!
Отряд из девяти всадников быстро доскакал до польской границы, постоянно меняя лошадей на постоялых дворах и задерживаясь лишь на несколько часов сна. Польские владения проскочили тоже быстро и без особых приключений. Они спешили в Силезию. Пытаться задержать Синклера во владениях коронного гетмана было бессмысленно — пришлось бы выдержать бой с отрядом польской шляхты, который, наверняка, его охранял. Потому путь лежал в Силезию.
— Здесь Синклер поедет один. Здесь и брать его будем, — кратко выразился Кутлер.
На коротких растагах почти не разговаривали. Веселовский не был знаком ни с Кутлером, ни с Лесавецким. Да и тот сыск, на который их направили, не располагал к разговорам. Солдаты, конечно, были ближе друг с другом. Обсуждали седловку коней, их преимущества и недостатки, вспоминали сражения, где довелось участвовать, — ведь все служить начали еще при Петре Великом. Седые, похожие друг на друга, эти ветераны петровских походов, казалось, были высечены из одной породы.
Наконец, всадники перемахнули Судетские горы, и пришло время расставаться. Впереди лежали австрийские владения. Офицеры съехались вместе, драгуны держались поодаль.
— Здесь расстаемся, — хмуро начал Кутлер, развернув карту, — мы с Лесавецким отправляемся по этой дороге, затем на развилке разделяемся. Вы, Веселовский, двигаетесь со своими людьми в этом направлении. Сдается мне, что путь шведа будет лежать через Бреславль. Вот и будем кружить вокруг него. С польской границы нас предупредят, как только он въедет в Силезию. Вот тогда надо будет смотреть в оба. Двигаемся так, чтобы между нами было не более половины дневного перехода. Обнаруживший Синклера отсылает одного драгуна к ближайшей группе, та двигается на соединение с первой, послав следующего драгуна за остальными. Соединяемся, и капкан захлопнется. Удачи нам, господа.
Кутлер с Лесавецким в сопровождении своих солдат двинулись в путь. Веселовский медлил, Потапов и Терехов выжидающе смотрели на своего ротного командира. Постояв еще немного, поручик тронул поводья и медленно поехал в Силезию. Драгуны без команды последовали за ним.
В скромных постоялых дворах они подзывали знаком хозяина и, шепнув ему что-то на ухо, тотчас получали ночлег и ужин для себя, а лошадям корм. Потом они ели, оглядываясь внимательно по сторонам и о чем-то тихо переговариваясь с хозяином корчмы. Если требовался кузнец перековать лошадь, то он появлялся немедленно, даже если ночь стояла на дворе. Если требовалось заменить лошадь, то из-под земли приводили новую кобылу. Да, агентура Неплюева в Европе работала безукоризненно!
Двое ложились спать, а третий всегда бодрствовал, положив перед собой пару заряженных пистолетов и опершись подбородком на эфес огромного палаша. Утром их путь продолжался. И так изо дня в день кружили они по Силезии, не привлекая ничьего внимания. Дороги Европы были и так забиты самым разнообразным людом. Шагали босые студенты, переходя из одного университета в другой. Передвигались крестьяне, отвозившие свой урожай на ближайшие рынки. Плелись нищие, калеки. Скакали почтовые кареты, проносились курьеры. Было много военных, добиравшихся кто пешим, кто конным к бесчисленным германским курфюрствам, княжествам, герцогствам, графствам наниматься на службу. Несколько групп из трех молчаливых вооруженных людей, двигавшихся разными дорогами, не привлекали ничье внимание.
