Глава 5
На большой дороге
Синклер торопился. Как охрана коронного гетмана попрощалась с ним на границе своих владений и пожелала «ясновельможному пану» доброго пути, он остался лишь с двумя слугами. Они умели накрывать на стол, но совершенно не годились для ремесла воинского.
«Зачем они мне нужны? — думал майор, с тоской разглядывая неуклюжую посадку в седле своих спутников. — Эх, были бы на их месте пара-тройка старых опытных вояк-драбантов из лейб-полка. Каждый из них десятерых солдат стоит. А эти… эти первые сбегут, случись что».
Сейчас Синклер мог рассчитывать только на шпагу свою да на пистолеты, два из которых хранились в кобурах седельных, а один был за поясом, с ним майор не расставался ни днем, ни ночью. Не расставался он и с ратификациями договора, что вез в Стокгольм. Слезая с коня, всегда снимал и седельные сумки, где лежали бумаги, заносил с собой и держал рядом на лавке, пока ел, или под головой, пока спал.
Он двигался через Судеты, не обращая внимания на красоты природы. Горы в Нижней Силезии как будто приплюснуты, приземисты. И проходы через них узкие, оставляющие лишь полоску неба над головой. Зато верхний ярус, ветрами высеченный, представляет собой изумительную скульптурную композицию, напоминающую самых разнообразных животных или персонажей сказочных. За красотой этих мест Синклеру виделась лишь опасность, возможность нападения противника внезапного, использующего столь удобные скальные лабиринты. Его рука только крепче сжимала рукоять пистолета, а шпоры вонзались в бока лошади, ускоряя ее ход.
«Быстрее, быстрее», — подгонял себя майор, стремясь вырваться на равнины.
Пройдя горы, их путь теперь лежал к Бреслау, древнему славянскому Бреславлю, Силезии столице. Синклер все ускорял движение и увеличивал дневные переходы, с ненавистью оглядываясь на своих слуг, от длительной скачки изнемогавших.
«Может, бросить их где-нибудь? Сами доберутся», — все чаще и чаще такие мысли посещали майора.
Курьер шведский старался обеспечить себя и своих спутников ночлегом в монастырях и аббатствах католических. Будучи не очень щепетильным в вопросах веры, Синклер легко выдавал себя и слуг за странствующих добропорядочных католиков, считая, если и обнаружится то, что они лютеране, гнев монахов намного безопаснее русских. В том, что за ним идет охота, он даже не сомневался.
Лично сам Синклер не имел ничего против русских. Тринадцать лет плена он считал заслуженной платой за поход Карла XII. Ведь они вторглись в пределы русские и, недооценив противника, проиграли кампанию. В плену к нему неплохо относились, даже жалели. Особенно женщины. Майор вспоминал их с особой теплотой. Удивительный народ. Стоило поговорить с любым крестьянином или мещанином, чтобы найти в нем здравого смысла и рассудительности, сколько нужно. Синклер мог с уверенностью сказать, что русские выкажут во всех обстоятельствах более смышлености, нежели чем она встречается обыкновенно у людей такого же сословия в Швеции или в любой другой стране Европы. Но только не касаемо их верности Отечеству и Православию. Здесь русские стояли непоколебимо. И сколь жестоким не казался тот уклад, в котором они существовали, менять на другой никто и не помышлял. Так размышлял Синклер, поторапливая коня. Понимал майор, коль русские ведут за ним охоту, вырваться будет очень сложно.
Майор сторонился постоялых дворов, предпочитая укрываться на ночь за крепкими стенами монастырскими. Лишь в исключительных случаях он вынужден был останавливаться в сельских гостиницах, предпринимая меры безопасности немалые.
Вот и в Бреслау, въехав в самый центр города, высекая подковами искры из брусчатки ратушной площади, он сразу направился в цистерцианское аббатство и попросился на ночлег, обещая пожертвование щедрое монастырю и благочестивым монахам.
Стоя на обязательной вечерней мессе в толпе молящихся, Синклер обдумывал дальнейший маршрут. Впереди были еще два силезских города — Нейштадт и Грюнберг, а дальше лежали земли германские. Не забывая во время креститься и шептать слова молитвы, дабы не вызвать подозрений окружающих, его мозг лихорадочно рассчитывал расстояния и переходы дневные. До Нейштадта было слишком близко, до Грюнберга, наоборот, далеко.
«Придется ночевать в какой-нибудь корчме, за Нейштадтом. Затем, если выехать рано утром, мы достигнем Грюнберга, там переночуем. То есть еще два дня — и уже Франкфурт. Там мы будем вне досягаемости русских, — пришел к такому заключению майор. — Значит, осталось два дня пути и две ночи. Господи, — Синклер искренне посмотрел на изображение Святого Иакова в центре алтаря, перекрестился, — помоги преодолеть все. Силы мои уже на исходе. Господи! Вразуми и защити».
Утром, после скудной трапезы монастырской, курьер королевский отправился в путь. Не задерживаясь, всадники проскакали Нейштадт и, проследовав три мили в сторону Грюнберга, выбрали для ночлега постоялый двор с корчмой в небольшой силезской деревушке. Майор соскочил с коня, кинул поводья подъехавшему слуге, затем снял дорожные сумки, перекинул их через плечо и, толкнув дверь, вошел внутрь.
В корчме было пустынно. Лишь в дальнем углу сидели трое незнакомцев в темных плащах и молча поглощали пищу, не обращая никакого внимания на Синклера.
Майор сел подальше от них, положил рядом с собой сумки с бумагами, поправил пистолет за поясом и стал поджидать хозяина. Тот не заставил себя долго ждать, появился с кухни, неся на подносе что-то дымящееся той троице, что сидела в другом углу. Выставив кушанье на стол, хозяин негромко обменялся несколькими фразами с незнакомцами и направился к Синклеру.
— Что желает мой господин? — прозвучал вопрос почтительный.
— Ужин для меня и моих людей, овес лошадям и ночлег.
— Господин путешествует? — трактирщик протирал стол перед майором полотенцем.
— Да, — ответил Синклер, явно не желая продолжать разговор. Но хозяин был неумолим.
— Судя по Вашему загорелому лицу, вы, господин, едете явно с юга Европы. А курс держите на Гамбург. Мы, трактирщики, народ наблюдательный. Представляете, сколько людей проходит через мою корчму. У каждого свой путь, своя дорога. А у меня вкусно кормят, всегда тепло, отличный овес для лошадей и мягкие постели для путешественников. — Голос хозяина обволакивал, успокаивал. Синклер почувствовал, что он совершенно разбит этой дорогой, и усталость растекается по онемевшим от бесконечного сидения в седле членам.
— Да, мой друг. Я уже много проехал, но и впереди еще не мало миль. Да и море…, — задумчиво произнес Синклер. Потом вдруг опомнился, взял себя в руки и добавил уже более строго:
