– Крюйс-марсель полон.
– Ну, с богом.
Кое-кто из матросов крестится. Фалько смотрит на дона Карлоса де ла Рочу: руки у него по швам, но губы шевелятся, словно он молится. Любопытная штука, думает гардемарин. Только мы, испанцы, да еще итальянцы с португальцами, совершая поворот оверштаг, взываем к господу богу, как рыбаки, когда забрасывают сети. Мы словно перекладываем на него часть ответственности. Или всю.
– Еще к ветру.
С божьей помощью или без нее, нос «Антильи» понемногу разворачивается – капитан, чтобы облегчить маневр, скомандовал закрепить марсель и подтянуть кливера, – но очень уж медленно: до отчаяния медленно.
– Похоже, этой посудине вообще лень шевелиться.
– Я вижу, Орокьета. Закройте рот.
Нос «Антильи» рыскает туда-сюда, бесконечно ныряет и поднимается, теряет скорость; кажется, она вот-вот повернется вспять. Однако мало-помалу бушприт начинает двигаться влево, все круче и круче к ветру; грот-марсель полощется. На марсе бизань-мачты и внизу, у ее подножия, на ахтердеке, с полдюжины матросов, несколько человек из орудийной прислуги, один из старших бригад и первый боцман начеку, готовые взять на гитовы контр-бизань, если поворот не получится и командир прикажет развернуться на сто восемьдесят градусов. В голосе Орокьеты появляется воодушевление:
– Ветер в скулу… Штирборт, один румб, мой капитан.
– Еще чуть-чуть.
Хинес Фалько, как и все остальные, смотрит вверх. Грот-марсель еще нерешительно хлопает, но постепенно начинает набирать ветер. Старая добрая «Антилья» все-таки надумала развернуться.
– Ветер полный, три румба, мой капитан.
– Травить кливер-шкоты.
Гардемарин оглядывается на другие корабли. Несмотря на то что приказ был «поворот оверштаг, все вдруг», авангард выполняет его вразнобой. Как и «Антилья», оверштаг совершают «Формидабль» адмирала Дюмануара, французы «Монблан», «Сипион» и «Дюгей-Труэн» и испанец «Нептуно»; у французского «Энтрепида» это не получается, и он в конце концов делает бакштаг, а потом старается захватить как можно больше ветра, чтобы держаться носом в том направлении, где кипит бой. Однако «Сан-Фран-сиско де Асис», трехпалубник «Райо», дряхлый, да еще перегруженный весом своих ста пушек, и французский «Эро» – либо у них не получился оверштаг, либо их командиры сочли, что развернуться бакштаг сподручнее, либо врач категорически запретил им попадать под ядра (это ведь страшно вредно для здоровья) – разворачиваются на пятачке и тихо-мирно уходят под ветер.
– Куда, мать их… куда это они?
– Занимайтесь своими делами, Орокьета.
– Да, мой капитан… Но ведь Макдоннелл и Флорес удирают.
– Это не наше дело. Присматривайте за маневром, будь он проклят.
– Слушаюсь. У нас ветер полный бакштаг.
– Подтянуть кливера и фок. Так держать. Пока «Антилья» совершает маневр (ровно двенадцать минут – вдвое больше, чем потребовалось бы тренированной команде), Хинес Фалько замечает, что приказ сделать поворот разделил авангард на две неравные части: носы семи кораблей более или менее нацелены на западную, наветренную сторону линии, что позволяет им направиться к месту боя, остальные же три норовят оказаться на восточной, самой безопасной стороне, вдалеке от центра сражения – да и, если что, до Кадиса оттуда рукой подать. Моряцкая осторожность. Как и капитан-лейтенант Орокьета, Фалько никак не ожидал, что капитан первого ранга Флорес и уж особенно бригадир Макдоннелл, командиры «Сан-Франсиско де Асис» и «Райо», лягут на курс, уводящий их от места боя, а с ними и этот француз, «Эро» (несмотря на столь помпезное имя, с героизмом, похоже, дело плохо)[90].
Да тут еще, будто нарочно, чтобы осложнить жизнь тем, кто в состоянии драться, французы «Энтрепид» и «Монблан» в самый разгар маневра сталкиваются бортами, снасти перепутываются, и контр-бизань первого рвется. При виде этого капитан-лейтенант Орокьета неодобрительно покачивает головой.
– А мы развернулись просто по-королевски, мой капитан.
– Да уж. Каким-то чудом.
– Да никаких чудес, дон Карлос. Опыт и сноровка… Не то что французы – им-то пришлось задействовать шлюпки. Вы просто гений морского дела.
– Отставить подхалимаж, Орокьета. Гардемарин Хинес Фалько осматривается.
«Формидабль», дав сигнал остальным кораблям авангарда идти за ним в кильватере, сейчас старается занять место во главе и берет один румб к зюйд-весту: этот курс приблизит их к месту главного боя (откуда непрекращающаяся канонада перекатывается вдоль линии от центра до конца) и к английской колонне под белым штандартом, последние корабли которой уже на подходе, но еще не успели открыть огонь. Но курс, выбранный Дюмануаром, слишком уж отклоняется в сторону. А идет контр-адмирал славно – на максимальной скорости, какую только позволяет по-прежнему слабый вест-норд-вест. Наблюдая за флагманом, капитан-лейтенант Орокьета замечает с ноткой раздражения в голосе:
– По-моему, наш вождь надумал смыться.
– Перестаньте.
– Клянусь детьми, которых у меня нет. Присмотритесь-ка.
Слыша этот обмен репликами, гардемарин Фалько пытается оценить ситуацию. Да, следуя курсом «Формидабля», авангардная эскадра может обойти сзади последние английские корабли, еще не достигшие места боя; однако даже гардемарину очевидно, что сейчас нужно делать не это, а дрейфовать, метя носом в центр, туда, где флагман и остальные союзные корабли хотя еще и сражаются отчаянно, как разъяренные коты, но уже буквально раздавлены численным и огневым превосходством британцев. Иными словами, несмотря на то, что последний приказ с «Бюсантора» (на котором как раз в этот момент с треском, кррррраааааа, рушится бизань-мачта) гласил: всем не участвующим в бою немедленно вступить в него, – курс, указанный флагманом авангарда оставшимся при нем семи кораблям, не приближает, а как раз уводит их в сторону от огня. Или уведет совсем скоро после небольшой артиллерийской перестрелки с хвостом английской колонны, когда они поравняются.
– Что будем делать, командир? На этой раз дон Карлос де ла Роча не отвечает. Удивленный Хинес Фалько видит, как он нерешительно переводит взгляд на линию баталии, которая сейчас открылась им почти во всю длину. Раскаты пушечных залпов, сотрясающие воздух, вспышки пламени, сплошной дым, белый от орудийных выстрелов и черный от пожаров, а в нем – неподвижные корабли, пылающие или рвущиеся паруса, падающие мачты, борта, сцепленные абордажными крючьями. Бумм-баа, бумм-баа, бумм-баа, треск мушкетных выстрелов и ломающегося дерева. В центре «Бюсантор» и «Сантисима Тринидад», не спуская флагов, еще могучие, несмотря на то, что французский флагман потерял почти все мачты и реи, изрыгают огонь с обоих бортов, громя свору окруживших их британцев.
