– Навечно, – констатировал я. – Нет у меня таких сказок.
– Как же… нету… А тать… почто хотел… тебя… задавить? Вот и… обсказал бы…
– Когда? – не понял я.
– В амбаре… – напомнил тот.
– А тебе откуда… – начал было я и остановился, поняв, отчего мне показался знакомым голос, который остановил Петряя.
– Что ж ты молчал-то, дурья твоя голова?! – заорал я на Тимоху и метнулся к дверям.
На полпути я резко затормозил, снова кинулся к Серьге, кое-как перетащил его на солому и вновь бросился бежать к Борису Годунову. Искать его было легко. Он, как обычно, перед сном проводил время в играх с сестренкой. Увидев мое встревоженное лицо, он вначале тоже перепугался, но, узнав в чем дело, вздохнул с облегчением:
– Решил, сызнова тати напали, – пояснил он мне. – А Тимоха сам виноват, – отмахнулся Годунов. – Я поутру заглядывал к нему. Мол, слыхал я, слову ты своему не изменяешь, потому, ежели дашь его, что бежать не удумаешь, боле бить не станут. А он в ответ, мол, без воли ему и жить ни к чему. Ну я и повелел…
– Повелел насмерть забить? – уточнил я.
Годунов досадливо поморщился, снял с колена Иринку, что-то ласково прошептал ей на ухо и, легонько подтолкнув, отправил девочку спать. Некоторое время он с улыбкой смотрел ей вслед, потом повернулся ко мне и заметил:
– Не надо бы так, Константин Юрьич, при ей-то.
– А забивать надо? – не удержался я.
– Хороший пахарь завсегда поле от сорной травы очищает, – возразил он и сокрушенно развел руками. – А что еще с ним делать? Так оставить? Сбежит. Непременно сбежит. Да исчо похваляться учнет – мол, вона я из каковских, никто мне не указ. А иные прочие, глядючи на него, тож в бега подадутся, и с кем я тогда останусь? Ты, фрязин, не помысли, будто я зверь какой. У меня в деревне окромя Тимохи всего двое поротых и те за дело, потому как я и сам такого не люблю, а тут… Был бы он вона как твой холоп, и мне его драть ни к чему, а ныне я иного выхода не зрю. – И поинтересовался, явно стараясь свернуть разговор с щекотливой темы: – Как там у тебя Андрюха, на ноги встал?
– Кое-как, – нехотя ответил я, начиная понемногу остывать. – Бабка сказывала, что раньше чем месяца через два-три не отойдет. – И усмехнулся, припомнив радость на лице младшего Висковатого. – Первым делом полез сопли мальчишке вытирать. У них сейчас и не поймешь, кто нянька, а кто дите. Оба друг на дружку глядят не наглядятся.
– Ишь ты, – вздохнул Годунов и с легкой завистью в голосе заметил: – Свезло тебе с холопом, фрязин. Ежели Тимоха из таковых был, и я бы об ем позаботился, а ныне что ж – яко аукнется, тако же и откликнется. Сам он виноватый.
– Он мне жизнь спас, – пояснил я и поведал, как было дело.
Нет, обо всем я рассказывать не стал, понимая, что Годунов отнесется к тому, что Серьга пристал к шайке разбойников, весьма и весьма неодобрительно. После такой новости вести с хозяином терема дальнейшие переговоры о смягчении участи Тимохи будет чертовски затруднительно. Вполне хватит и одного эпизода с участием его, Петряя и моим, хоть и пассивным. Борис внимательно выслушал, нахмурившись, несколько раз прошелся из угла в угол, затем остановился возле стола и аккуратно взял лежащие на нем деревянные куклы, обряженные в цветастые лоскуты, изображающие платья.
– Худо, когда у дитяти кукол нет, – задумчиво протянул он. – И рада бы проиграться, да не с чем. А у Иришки моей сразу пяток – вон даже забывает где ни попадя. Худо, ан никуда не денисся. Прочим, ежели даже по одной раздать, – и он протянул мне куклу с приклеенными к деревянной головке волосами из светло-рыжей пакли, заплетенной в косичку, – так у самой не останется. Иное дело, когда у другого тож кукла имеется. Тут куда как проще – своя надоела, сменял, и вся недолга. – С этими словами Годунов мягко вынул из моих рук рыжую, сунув вместо нее чернявую, после чего, склонив голову набок, вопрошающе уставился на меня.
– Это ты о чем, Борис Федорович? – уточнил я, хотя и понял, к чему тот клонит.
Просто мне необходимо было время, чтобы все прикинуть, – уж очень неожиданно прозвучало его предложение, высказанное хоть и в завуалированной форме, но достаточно откровенно.
– У меня чрез две седмицы свадебка, – напомнил Годунов, – а ты сам сказывал, Андрюхе твоему еще два-три месяца надобно. Выходит, негоден он для дороги, а тебе, яко князю, без холопа, хоть и одного, пускаться в путь неча и думать. Мне для тебя человека не жаль, но где ж их взять-то? Ежели бы тыщи имел, и не одного бы дал, а так… К тому ж ты сам поведал, яко у них с Ванюшей задушевно все. Потому и опасаюсь – кого иного приставлю, не то выйдет. Младеню ведь, чтоб отойти от пережитого, да душой отмякнуть, да в себя прийти, не месяц надобен. Хорошо, ежели одно лето, а коли поболе? По всему выходит, надобно тебе оставить Андрюху здесь.
– Хочешь, чтоб Тимоха от меня, а не от тебя сбежал? – усмехнулся я.
– Да упаси господь! – замахал на меня руками Борис. – Вовсе даже не о том. Да и почто непременно о худом мыслить? А коль слово с него исхитришься взять, тут и вовсе славно. Он ему и впрямь верен – отродясь никого не обманывал. К тому ж нешто не бывало такого, чтоб холоп, перейдя от одного к другому, сам не менялся? – И прибавил, подумав: – Это ведь на поле василек – трава сорная, а в ином месте – услада глазу, потому его и любят в венки вплетать. Вот и человек тако же – тут нехорош, а там пригож. Так что решишь, Константин Юрьич? Дельце выгодное – я тебе обельного передам на веки вечные, а ты мне токмо закупа.
Я еще раз прикинул все. Действительно, иного варианта спасти Тимоху от неминуемой смерти не имеется. Смущало только одно – распоряжаться Апостолом, вверяя кому-то его дальнейшую судьбу в полное и безраздельное владение, я тоже не имел морального права. Получается, паренек мне доверился, простодушно оформил фиктивную сделку, а в результате попал в подлинную кабалу. Но, во-первых, его все равно надо оставлять, во-вторых, в обращении с младшим Висковатым он и впрямь почти незаменим, а в-третьих…
– С условием, – твердо сказал я. – Ныне у меня с собой ни полушки, но в Москве серебра в достатке. Если ты дашь мне слово, что, когда мне удастся туда вернуться, я смогу тут же выкупить у тебя своего холопа, даю согласие на обмен.
– Вот и славно, – с облегчением заулыбался Годунов, который, как я заметил по его лицу, не был уверен в моем положительном ответе. – А слово я тебе непременно дам, отчего ж не дать. К тому ж ежели по судебнику государеву глядети, то нам и вовсе невместно такую мену вести, а потому будь покоен – словцо свое не сдержать мне самому в убыток встанет. А коль тебя сомнения берут, могу и пред иконой побожиться, что…
– Погоди с иконами, – остановил я его. – И без того верю. Ты ж верно сказал – ежели по судебнику царскому мы с тобой оба виноваты, выходит, лучше нам слово свое сдержать, чтоб никто не дознался. Лучше пошли к Тимохе людей, помирает ведь. Да бабку, что меня лечила, тоже надо бы. Совсем ему худо, как бы в эту же ночь богу душу не отдал.
