Но чекисты опередили. Ночью пытались арестовать видного члена подполья полковника Аникеева. Полковник отстреливался, пробовал уйти по крышам, но погиб в перестрелке. Жену и дочь Аникеева закололи штыками тут же, в квартире. Следующей жертвой стал статский советник бывший банкир Протвич, немало помогавший подполью деньгами. Его вытащили из постели, избили и увезли в чека. Там, как слышал Сбродов, ничего от него не добившись, повесили на обрезке сыромятной кожи.
Вскоре пришел конец и портовому подполью. Среди бела дня туда явились пятеро вооруженных и прямиком направились к доку. Старший отряда, бородатый рослый детина, бросил недоуменному начальнику порта:
— Развели тут контру!
Начальник недоуменно возражал:
— Как понимать? О чем вы? У нас все в полном порядке… Работы идут по графику…
— Знаем мы ваш график! Какие грузы разгружаете ночами?..
Начальник порта лепетал что-то невнятное, едва поспевая за чекистами, которые уже входили в док. В помещении гудело. На талях перемещались ящики и тюки, коробки и мешки, сварные конструкции и колесные пары, рельсы и жнейки-лобогрейки. Бригадир свистел в свисток, командуя маневрами.
— Где тут старший докер Малеев? — крикнул чекист, вынимая из кобуры маузер.
Докеры оторвались от тельферов[25] и хмуро глядели на вошедшего.
— Кто, спрашиваю? — рявкнул чекист.
— Я Малеев, — навстречу ему шагнул плотный, коренастый мужчина средних лет и настороженно остановился шагах в трех.
— Та-а-ак! — протянул чекист. — А у нас есть сведения, гражданин Малеев, что вы никакой не докер и уже паче не Малеев, а капитан колчаковской армии Брындин.
— А чем докажете? — заметно побледнел докер.
— Да и доказывать не собираюсь! — оборвал чекист и кивнул своим: — Взять сволочь!
Конвоиры шагнули было к докеру, но тот внезапно выхватил из-за ремня наган и выстрелил в упор. Раз, другой, третий. Оба конвоира упали, старший схватился за правое плечо, выронив маузер.
Брындин бросился к дальнему причалу, вслед ему загремели выстрелы двух уцелевших конвоиров.
— Живым, живым взять падаль! — прохрипел им старший, и конвоиры, грохоча сапогами по окованному полу, кинулись вдогонку.
— Ну что, начальник? — осклабился чекист, все еще держась за руку. — Так и не ответил на мой вопрос! Чего молчишь, вражья харя?! Отвечай!
— С удовольствием, господин чекист, — спокойно ответил начальник порта и поднял маузер. — С удовольствием отвечу. За всех отвечу, в полной мере и разом! — и выпустил в обезумевшего чекиста все остававшиеся в обойме патроны. Чекист умер на глазах — в корчах и муках. А начальник порта, оглянувшись по сторонам, скомандовал бывшим поблизости докерам:
— Разбегаемся! Передайте всем — уходить! Кто как может — перебирайтесь во Владивосток. До встречи, господа! — и нырнул в ближнюю распахнутую дверь.
Остальные последовали его совету.
О портовом происшествии Сбродов узнал через час: один из «докеров» прибежал к нему домой и рассказал обо всем. Сбродов поблагодарил офицера, проводил его задним ходом. Потом подумал минуту-другую и позвал жену:
— Маша, собираемся! Полный провал!
Мария Викторовна засуетилась, бросая на ходу:
— Я во Владивосток. К племяннику. Ты куда? К Вержбицкому? Не опасно ли тебе через линию фронта?
— Нет, Маша, не к Вержбицкому, туда и впрямь опасно, не дойду. Большевики надежно запечатали каналы нашей связи. Попробую до Николаевска[26]. А там через Якутию к Камову. Он меня знает с германской.
— Храни тебя Бог, Василий! — жена подошла к мужу, долго смотрела в его глаза, потом обняла и начала всхлипывать. — Увидимся ли?
— Успокойся, Маша, сделай милость. Прошу тебя, родная, — Сбродов ласково гладил жену по вздрагивавшим плечикам, но сам понимал, что надежды когда-нибудь снова увидеть жену у него практически нет.
— Возьми другой паспорт, — наставлял он. — На улице возьми извозчика до вокзала. Попробуй попасть на поезд. Они ходят плохо, но, буду молить Бога, доберешься. По приезде во Владивосток напиши… Хотя что это я? Куда писать-то? — грустно улыбнулся он. — Молись за меня, Маша, а я буду о тебе. — Он протянул ей маленький браунинг:
— Возьми, пригодится.
— Не надо, Вася, — отстранила Мария Викторовна его руку. — Береженого Бог бережет. Мы с тобой убеждались в этом не раз. Упасет и сейчас. Ступай, — она еще раз обняла мужа, перекрестила напоследок и открыла дверь.
А потом, заперев дверь, вернулась в спальню и долго стояла перед зеркалом комода. Она понимала, что это конец, что ни на какой поезд ей не попасть, что, возможно, уже через полчаса здесь будет ЧК, что ни за что она не вынесет пыток. Она в последний раз взглянула на образ Богородицы в углу. С иконы на нее глядел грустный неподкупный лик. И тем не менее она знала — если что-то и есть там, то есть только благодаря Ей — соединившей в себе землю и небо.
Мария Викторовна открыла ящик комода, извлекла из-под белья завернутый в полотенце дамский револьвер, погасила свечи и выстрелила себе в висок…
По фальшивому паспорту, наклеив бороду и усы, полковник Сбродов добрался до Николаевска, где за определенную сумму его согласились перевезти на небольшом моторном баркасе[27] в Чумикан, на побережье Охотского моря. Запросили немного, но Сбродов, вытащив портмоне, отсчитал половину и протянул купюры мореходу:
— Что нынче эти деньги? Оставьте, пригодится.
В Чумикане на оставшиеся деньги он нанял местных якутов-проводников и через неделю, преодолев свыше трехсот верст, обнимал Камова в его лагере на Зейских озерах.
— Здорово, здорово, Василий Кузьмич, — Камов был рад несказанно. Военных специалистов в его повстанческой армии не было, а ситуации порой складывались и вовсе непредвиденные.
— На днях вот, — рассказывал атаман, — атаковали городок один. Там гарнизону-то пара сотен. Да и то — милиция, что ль, какая… Но оборонялись, черти, упорно, грамотно, ну впрямь немцы, как я их помню… Раза четыре бросал я пластунов своих в атаку — не могут подойти, и все тут! Видать, командовал ими военспец какой бывший…. Ты извини, Василий Кузьмич, — видя, что Сбродов поморщился, уточнил Камов. — Разные ведь военспецы бывают… Ну так вот, сдались они, когда мы обстреливать их начали из орудий. Снарядов перевели — тьма! А у меня с ними напряженно, каждый как золотой…
— Сколько орудий-то у тебя, Иван Герасимович? — поинтересовался Сбродов.
— Двенадцать.
— А людей?
