У Харальда на уме было одно — скорее остаться со мною наедине. Я разделяла это желание — его ласки разбудили страсть и во мне.
После первой брачной ночи я вознесла благодарность Творцу за то, что он создал мужчину и женщину именно такими, каковы они есть.
Не думай, Олав, твой отец не всегда был суров.
И не только тогда, но и много-много раз я благодарила Господа за любовь, данную им мужчине и женщине, за то, что он осенил брак тайной, сделал чудом. Даже в одиночестве на Сэле я благодарила Господа за те годы, что прожила с Харальдом.
— Ты так сильно любила его? — В голосе Олава звучало удивление.
— Да, так сильно.
— Но ведь ты, кажется, и ненавидела его тоже?
— И это правда. Но ненависть так никогда и не вытеснила во мне любовь.
— Мать рвала и метала, когда отец отослал ее прочь. После я ни разу не слышал, чтобы она говорила о нем без горечи и ненависти.
— Харальд виноват перед твоей матерью гораздо больше, чем думают. Не суди ее слишком строго.
— Что ты хочешь этим сказать?
Эллисив не ответила на его вопрос.
— Мы прожили в Киеве два года, — продолжала она. — Харальд дал слово прожить на Руси год, но к концу этого года я была беременна и не могла ехать с ним.
Харальд остался со мной. Он и слышать не хотел о том, чтобы отправиться в Норвегию без меня.
В начале осени родилась Мария; Харальд дал ей имя Божьей матери. Когда я оправилась, плыть в Норвегию было уже поздно — реки сковало льдом.
Эти два года в Киеве были счастливой порой.
Конечно, у нас случались размолвки. Очень скоро я поняла, что у Харальда упрямый и мстительный нрав, но упрямства и мне было не занимать. Нас тянуло друг к другу, даже если каждый из нас был зол, как купец, обведенный вокруг пальца. Нежность часто одерживала верх над упрямством; желание вспыхивало посреди перебранки, и она заканчивалась совсем не так, как мы ожидали; мы оба любили смеяться, и стоило рассмеяться, как мы забывали о чем шел спор.
В то время я узнала еще об одном качестве Харальда. О его преданности Божьей матери.
Эту преданность с ним разделяли Халльдор и Ульв. Божья матерь была покровительницей Царьграда, и я узнала, что большинство варягов искали защиты именно у нее.
Между Харальдом и Господом Богом была глухая стена.
Другое дело — Божья матерь. Она была матерью церкви, матерью всех грешников и всех заблудших. Несмотря на длинный перечень грехов Харальда, она могла заступиться за него перед Отцом Небесным.
Уже потом мне пришло в голову, что Харальд, который легко добивался от женщин чего угодно, наверное, надеялся, что сумеет растопить сердце и Пресвятой Теотокос.
Когда пришла весна и мы собрались двинуться в путь, я снова была беременна. Но это было еще незаметно, и я скрыла свою беременность ото всех, даже от Харальда.
Я не хотела, чтобы он из-за меня снова отложил свое возвращение в Норвегию.
Мне было тяжело расставаться с родителями, с братьями и сестрами, я не надеялась снова увидеть их. И когда наши суда вышли на стрежень Днепра и Киев остался позади, я поняла, что навсегда простилась с городом моего детства.
Я плохо представляла себе, что меня ждет.
Конечно, Харальд рассказывал мне о Норвегии, о ее горах, водопадах и море. Но я не могла представить себе горы, ведь ни гор, ни водопадов я никогда не видела. И только от Харальда я знала про море, про страшные морские бури.
Я всегда жила в городе, который окружали бескрайние равнины, плодородные земли, бесконечные леса.
И все же предстоящий путь меня радовал. Я знала: мой дом там, где Харальд, — золотой свет еще осенял нас обоих.
Мы плыли на двух кораблях, нас сопровождало сто человек — Харальд взял из Киева свою дружину. Корабли были построены по его указаниям.
Он называл их малыми, теперь-то я знаю, что он был прав. Но по сравнению с теми кораблями, что я привыкла видеть с детства, они казались большими.
Харальд объяснил, что на более крупных кораблях от Киева до Новгорода добраться невозможно, потому что часть пути их приходится перетаскивать по суше.
Со мною плыли женщины из нашей челяди, некоторые должны были нянчить Марию. Больше всех я любила Предславу.
Кроме того, с нами поехал епископ Авраамий и два священника, Стефан и Петр. Отец отправил со мной также одного из своих лендрманнов, Свейна. Они с Харальдом договорились, что в Норвегии Свейн займет такое же высокое положение, как и на Руси.
Вверх по Днепру мы поднимались на веслах мимо бесконечных лесов, изредка на нашем пути встречалось какое-нибудь селение. Когда Днепр повернул на восток, мы продолжали плыть на север по его правому притоку. Потом небольшое расстояние протащили корабли на катках и спустили их в другую реку, текущую на север. По ней мы доплыли до Двины — это большая река, она течет на запад. Из Двины мы свернули в ее приток — Торопу — и снова поплыли на север. Так мы добрались до самого длинного волока.
Это был уже наезженный путь. Здесь мы нашли и катки, и людей, готовых нам помочь.
Переход был долгий, а я не привыкла к долгой ходьбе — Харальду же это было невдомек. Правда, мы шли медленно, потому что должны были идти за кораблями. Но я выбилась из сил, у меня все болело, особенно спина.
Наконец Харальд заметил, что со мною неладно.
— Осталось уже немного, — сказал он.
Но тут мне так ударило в спину, что я невольно согнулась.
— Хочешь, я подниму тебя на корабль? — спросил Харальд.
— Жаль, что я оказалась такой слабосильной, — посетовала я и тут же почувствовала, что вдруг стала мокрая.
— Постой! У меня пошла кровь.
— С чего это? Разве время приспело?
— Пресвятая Теотокос, помоги мне!
— Да что с тобой такое? — Голос у Харальда был сердитый.
— Я беременна. Кажется… Кажется, у меня начались до срока роды.
Я села, заливаясь кровью, больше у меня сомнений не было. Харальд опустился на колени рядом со мной.
— Вот глупая! Почему ты ничего мне не сказала?
— Я не хотела, чтобы ты снова откладывал из-за меня возвращение в Норвегию.
Нас окружили люди. Харальд встал и крикнул, чтобы впереди идущие остановились, позвал женщин и священников.
Я лежала вся в крови, надо мною читали молитвы священники, Предслава бормотала то христианские молитвы, то языческие заклинания.
Наконец ребенок появился на свет — крохотный, окровавленный комочек плоти.
Это был мальчик. Харальд велел епископу окрестить его, пока в нем еще теплилась жизнь. Он дал ему имя Олав.
Я видела его — маленький, с большой головой, но уже совсем человек — лицо, пальчики на руках и ногах…
Его обмыли и запеленали, чтобы взять с собой в Новгород и похоронить там в освященной земле.
