Наверное, думала, что после объятий непременно станет его женой.
— Не торопись с ответом, — сказал он перед тем, как уйти. — Завтра я объявлю тебя регентом. В Кийгороде останусь на зиму. Так что видеться нам придется. А уж где это будет, в городе или здесь в опочивальне, выбирай сама.
В том, как Ильдика поступит, он нисколько не сомневался. После его отъезда она приглядит за сыном и за порядком в Кийгороде, а за ней приглядит дружина, которую он оставит. Только тогда у аттилы будет крепкий надежный тыл.
Часть 14. Посольство
448 г. Равенна. Западная столица Римской Империи
С тех пор, как в прохладном овеянном благовониями перистиле обсуждали убийство Констанция Феликса, изменилась не только роскошная обстановка, но и сама хозяйка. Находясь на пороге старости, Галла Плакидия перестала миндальничать с теми, кто был неугоден. Префект претория больше не пользовался её доверием. Из-за происков против магистра армии Аэция, он навечно попал в немилость. Августа брезговала произносить его имя. С не меньшей брезгливостью она относилась и к беглому негодяю, который осмелился заточить Аэция в Маргусе, а теперь был источником нескончаемой распри с гуннами, как называли созданную аттилой объединенную армию скифов и степняков.
Аэций, напротив, пользовался неизменной благосклонностью Галлы Плакидии. Ни одно решение не принималось без его участия. Галла Плакидия возложила на него не только управление армией, но и все остальные значимые дела, которыми не хотел заниматься её двадцативосьмилетний сын, устремивший весь свой недюжинный ум на изучение магии и потусторонних сил. Неусыпная опека матери приучила Валентиниана отстраняться от повседневных забот и перекладывать их на другие плечи. Рожденному божеством достаточно находиться на троне, рассуждал молодой император. Такого же мнения придерживалась и августа. Валентиниан обладает особой божественной волей, считала Галла Плакидия, и в отличие от императора Феодосия способен предотвратить нашествие гуннов одним лишь движением мысли. Вот поэтому они и не трогают подвластные ему западные земли, а нападают лишь на восточные — подвластные Феодосию.
Аэций снисходительно относился к слабостям матери, стремившейся оправдать своего погрязшего в праздности сына, и поддерживал её, как мог, преследуя в этом и собственный интерес. Со смертью Руа он лишился всех своих побратимов и в одиночку берёг простиравшиеся вдоль Данубия земли от войн. На другие ему не хватало войска. Лишь изредка он отзывался на призывы о помощи из дальних окраин Империи и тогда наводил там порядок, как это было в Британнии. Раньше Руа пополнял его армию скифами, но с тех пор, как правителем стал аттила, положение изменилось. Отныне скифская молодежь почти поголовно уходила к гуннам и вместе со степняками добывала золото во владениях императора Феодосия. А золото там лилось рекой.
Не об этом ли собиралась поговорить августа?
Войдя в перистиль, Аэций увидел, что она его ждет — вся в белом, с золотой диадемой в черных как смоль волосах. Рабыни старательно подправляли ей облик, отбеливали лицо, закрашивали седину, но их усилия были тщетны. На гирляндах вдоль перистиля висели гроздья прекрасных цветов, а эта роза увяла, и ничто не могло воскресить её красоту.
— Я позвала вас по неотложному делу, — сказала она, одарив Аэция прежде прелестной, а теперь поблекшей улыбкой. — В Константинополе собирают посольство к аттиле. До этого он ни разу не показывался послам. А теперь изъявил желание встретиться лично — с условием, что это будут сановники самого высокого положения. Видимо, став правителем Скифии, возомнил себя равным императорам Римской Империи. Я решила отправить к нему и своих представителей. Пусть не думают, что мы безучастно смотрим, как они договариваются за нашей спиной.
Аэций ответил кивком.
— Представителей мы отправим. Надеюсь, в Константинополе вняли моим советам и установят с аттилой союз, а не все эти мнимые перемирия. Только так они превратят его в друга, который поможет им отразить нападение вандалов и персов.
— Вряд ли они установят союз с человеком, брата которого убили по их приказу. На этой реке, как же её название… Волка, Волха, не могу запомнить…
— У аттилы был брат? — с удивлением произнес Аэций.
— Представьте, да, — ответила Галла Плакидия. — Не кто иной, как зять предводителя скифов Руа. Они его называли Бледой. Разведчики императора Феодосия перехватили послание, в котором Руа сообщал об этом некоему Мунчуку.
То есть ему, Аэцию.
Вне всяких сомнений послания перехватывали и раньше. Вот почему от Руа так долго не приходили вести. Аэций не получал их и, словно крот, оставался в неведении, что его пропавший без вести сын никуда не пропал, а все время был на виду и, назвавшись аттилой, воевал с Империей на Востоке.
— Не знаю, можно ли верить подобным сведениям. Но если так… — нахмурился Аэций. — Аттила, должно быть, в ярости из-за убийства брата, и надо его успокоить.
— Задобрить дарами, вы хотели сказать? — по-своему поняла августа.
— Задобрить, вы правы, — быстро сказал Аэций. — Вместе с послами мы могли бы отправить Зеркона. Он забавный и развлечет аттилу.
А заодно узнает, точно ли это Карпилион.
— Ха-ха-ха. Зеркона к аттиле? Какая остроумная мысль, — рассмеялась Галла Плакидия и вдруг пошатнулась.
Аэций немедленно подставил ей локоть. Вцепившись в него побелевшими пальцами, августа какое-то время приходила в себя, но лекарей звать отказалась, не желая, видимо, выглядеть слишком больной.
— Делайте, что посчитаете нужным, — проговорила она, тяжело дыша. — Я… во всем на вас полагаюсь.
*
Вечером домус Аэция огласили истошные крики. Сначала они слышались в атриуме возле заполненного дождевой водой имплювия, затем переместились в таблинум, предназначенный для важных переговоров, и вскоре исчезли за толстой, плотно задвинутой перегородкой.
— Я ни за что туда не поеду! Не заставляйте меня! Молю вас! Молю! — вопил Зеркон, закатывая глаза.
Он так сильно бился в истерике, что одежда на спине порвалась, и наружу выскочил горб.
— Тебе ничего не придется делать, — увещевал Аэций, накинув на плечи карлику свой новенький палудаментум. — Я наделю тебя полномочиями посла. Передашь аттиле несколько слов и все.
— А если меня подслушают, если меня убьют?! — не унимался тот.
— Да кому тебя убивать? И зачем?
— Откуда мне знать. Не одни это сделают, так другие. Племянник… то есть аттила… то есть ваш сын, которого называют аттилой, наверняка, считает, что я их предал. Он и раньше меня обвинял. А последнее время вовсе ополоумел. Говорят, он творит такое, что людоедские пытки в Африке покажутся милой забавой. Вот, что значит, у парня не было рядом отца, и некому было усмирить его нрав… — Карлик внезапно осекся и с испугом взглянул на Аэция. — О, простите, простите. Я говорил не о вас. А так… вообще.
— Не извиняйся, — скривился Аэций и тяжелым взглядом обвел таблинум, всю эту роскошь, которая окружала его последнее время. — Я не должен был оставлять своих сыновей. Но ты ведь знаешь, почему они выросли без меня. Сначала хотел их спасти. От злобы, от суеверий. Потом дожидался, пока подрастут, и смогут меня понять. Да и что бы я им сказал? Забрал вас у матери, а она умерла от горя?..
— О, конечно, конечно, такого нельзя говорить, — замотал головой Зеркон. — Особенно этому, которого выдавали за младшего, а теперь он аттила. У него голова устроена как-то иначе. Слишком уж он нарывист, слишком неуправляем. Как будто с самого детства с ним что-то не так…
— Перестань, — перебил Аэций. Не хватало только услышать про злого духа, от которого родились сыновья.
Но Зеркон говорил о другом. О тех, кто вселяется в тело, когда притупляется страх.
— Вот, помрет человек до срока, и куда его духу деваться? Он ведь еще не дозрел, в земли мертвых ему не добраться. Вот и лезет в чужие тела. Особенно к этим, кто пьяный, или совсем к малышам. Они не ведают страха и пускают его к себе. Страх, ведь, это заслонка от таких бестелесных гостей. Только он и способен их отпугнуть. А у вашего сына его отродясь не бывало. Карпилион и мальчишкой ничего не боялся. А теперь и подавно. Не иначе в него подселился какой-нибудь темный воин, которому нравится сеять зло…
