— Клянусь своими мощами, я не хотел вас ударить. С тех пор как жену потерял, у меня в голове слегка помутилось. Надеюсь, ваша щека истолкует мой выпад как дружеские объятья.
Приск подозрительно сузил свои белесые глазки, похоже, соображая, оскорбиться ему или нет, и, видимо, выбрал первое, потому что с тех пор затаил на Зеркона обиду, называл его за глаза Маврусием и всячески норовил задеть. Хуже всего было то, что теперь они ехали вместе. Зануда Приск наблюдал за обидчиком в оба глаза. На привалах садился рядом и задавал вопрос за вопросом: почему послали в посольство, какое дело к аттиле, бывал ли раньше у скифов. При этом он неизменно использовал слово «приятель», и так надоел, что Зеркон предложил попутчикам обогнать послов Феодосия. Негоже, мол, ехать вместе с послами врага аттилы. Однако толку от этого было мало. Как только западное посольство опередило восточное, Максимин и Приск навьючили лошадей подарками и, бросив свои повозки тащиться в хвосте обоза, ускакали вперед.
Их пронырливость удивила даже Зеркона.
«Ничего. На приеме у гуннов, я все равно буду первым», — мысленно обратился он к Приску. — «И тогда посмотрим, как ты меня обскачешь».
Часть 15. Прием у предводителя гуннов
Селение, где находилась главная резиденция гуннов, произвело на Зеркона странное впечатление. С виду оно представлялось огромным, но лишь потому, что дома были сильно удалены друг от друга. Казалось, их строили не за тем, чтобы жить постоянно, а за тем, чтобы изредка приезжать. Особенно выделялись хоромы аттилы и Онегесия, обнесенные деревянной оградой, как было принято в здешних краях.
По согласию с Эдиконом послы императора Феодосия раскинули возле них шатры. А послы Аэция поселились в большом деревянном доме, приготовленном для приема гостей. Внутри было чисто и убрано: новая утварь, застеленный досками пол, на кроватях — расшитые покрывала из тонкого льна. Видно, аттиле хотелось произвести впечатление или, как говорили в Равенне, выставить себя напоказ. Раньше он вел себя по-другому, не обращал внимания на чужое мнение, его совсем не заботило то, как он выглядит в чьих-то глазах.
Подумав об этом, Зеркон поневоле вздохнул. Дети Аэция долгое время были его семьей, спасали от одиночества, наполняли радостью одинокое сердце. А теперь из двоих мальчишек остался только один. Сохранившийся в памяти образ Карпилиона был хмурым, но Зеркон заставил его улыбнуться. В точности так он поступит, когда увидится с ним на посольском приеме. Вызовет на губах улыбку. И все плохое забудется. Почему должно быть наче?
Рассуждая подобным образом, Зеркон немного повеселел и воспрянул духом. У него появилась надежда, что встреча с племянником обойдется мирно, и они обнимутся как родные.
И все же в ночь накануне приема карлику не спалось. Дурное предчувствие бередило его изнутри, как будто случится что-то ужасное, что-то такое, отчего ему станет не до веселья.
Отчасти худшие опасения оправдались уже наутро. Послов пригласили на утреннее застолье к аттиле, а Зеркона туда не позвали, упомянув, что для обычных просителей время еще не настало. Поторопить события было некому. Эдикон куда-то уехал и больше не появлялся. А оставшийся вместо него Орест говорил, что не может помочь. Этот Орест служил у аттилы нотарием. Вместе с послами к нему приехал отец, и они держались особняком.
Оставалось безропотно ждать, когда к аттиле допустят просителей. Коротая время до встречи с племянником, карлик подбадривал себя брагой и так «наподбадривался», что незаметно заснул.
Неожиданно к нему в комнату вломились какие-то люди и, подхватив его сонного под руки, понесли по темному коридору, потом, нахлобучив шапку — во двор, и дальше к продолговатому деревянному зданию, которое чем-то напоминало баню.
— Вы что меня, мыться? Я же чистый, — проговорил он спросонья.
— Да куда там чистый, — ответили ему под дружный хохот, намекая на усыпанную коричневатыми пятнами кожу. — Ну, ничего аттила тебя отмоет.
Зеркону вдруг стало ясно, что сейчас он предстанет перед аттилой, и сознание вмиг прояснилось.
— Осторожней несите. А то и мыть будет некого, — произнес он вполне серьезно, но при этом выглядел так, что носильщики засмеялись снова.
*
День был на исходе, и в зале, где принимали послов, горели огни. За спинами гуннов, стоявших у входа, Зеркон не увидел того, что творится внутри, и только услышал, что его представляют как человека, который взял себе в Скифии молодую жену и теперь утверждает, что она у аттилы в рабынях.
— Да как он посмел явиться? — послышался грубый окрик, и Зеркона едва ли не силой впихнули в зал.
В глазах у карлика зарябило, но у тех, кто расселся вдоль стен оказались знакомые лица. Послы Аэция. За ними чуть дальше — Максимин и Приск. Остальных, что слева, что справа, Зеркон увидел впервые.
Сзади его подтолкнули, заставили подойти к громадному деревянному ложу у дальней стены. На ложе сидел какой-то мужчина и ласково улыбался мальчонке, стоявшему рядом. Казалось, мальчонка вот-вот зарыдает, и, чтобы этого не случилось, мужчина его успокаивал, потягивая за щеку. Другие дети сидели поодаль. Они были повзрослее и смотрели на карлика с интересом.
— А где аттила? — спросил Зеркон, обернувшись к тому, кто толкал его в спину.
— Да вот же, на ложе, — ответили сзади, и все вокруг засмеялись.
Не смешно было только Зеркону. В первый момент он подумал, что его разыграли. Мужчина, сидевший на ложе, ни видом своим, ни возрастом не походил на племянника. Он был каким-то приземистым, несуразным, с редкой седой бородой и приплюснутым носом. Неужели это аттила? Тогда он вовсе не сын Аэция, а кто-то другой…
— Ах, какая досада. Похоже, я обознался, — пробормотал Зеркон и состорил смешную рожу. — А все потому, что у меня голова барана, уши осла и тело верблюда…
В зале при каждом его сравнении покатывались от смеха. И только Аттила сидел с безразличным видом, не удостоив Зеркона улыбкой и не взглянув в его сторону.
— Теперь я вижу воочию, — бросился на колени карлик. — Эдикон говорил мне правду. Великий аттила не держит рабынь. Женщины сами алкают его внимания и с большой охотой рожают ему сыновей. Такому великому человеку я бы с радостью уступил не только свою жену, но и собственную жизнь…
— Сдалась аттиле твоя никчемная жизнь, она ничего не сто́ит, — ответил за своего повелителя рослый чернявый воин и махнул кому-то рукой. — Отправьте его обратно к Аэцию. В дар.
Зеркон не успел опомниться, как его опять подхватили под локти и выпроводили из зала во двор. За ним незаметно последовал один из людей Аэция. Сперва Зеркон испугался громадной тени, накрывшей его с головой, но потом как безумный кинулся к этой тени и зашептал по-норски, чтобы никто из гуннов не понял, о чем они говорят:
— Немедленно передай остальным, что аттила не тот, за кого себя выдает…
«О, боги, что я плету», — пронеслось в голове.
— Я хотел сказать, что узнал о нем кое-что важное, — поспешно исправился карлик. — Аэций велел вам дождаться моего одобрения. Так вот. Договора с аттилой не будет. Одобрения я не даю!
Военный не проронил ни слова, только кивнул глазами, подтверждая, что понял, и вернулся в зал. Краем глаза Зеркон заметил, что из дома вышел Орест, а следом за ним — Максимин и Приск. Подозрительно оглядевшись, они направились к пестрым посольским шатрам, видневшимся в темноте. Может, пронюхали что-то, а, может, задумали что-то свое. По дороге сюда отец Ореста твердил о верности западным императорам, но, похоже, ветер переменился, и теперь они с сыном дрейфуют в восточную сторону к императору Феодосию.
Разбираться в тонкостях их намерений было некогда. Зеркону хотелось быстрее вернуться к Аэцию и рассказать, что аттила — кто-то чужой, и не имеет отношения к его сыну Карпилиону, похоже сгинувшему где-то в Великой Степи́.
*
После этого оба посольства быстро ретировались. Западные посланники, невзирая на темное время суток, уехали сразу после приема, обсудив с аттилой лишь какие-то незначительные дела, а восточные тронулись в путь под утро, оставив в селении сундуки с дарами, присланными императором Феодосием. С ними уехал отец Ореста. А сам Орест проводил имперцев и пошел доложить об отъезде.
