– доктор не мог понять причины этого внезапного пароксизма. Во сне, видно, что-то ему приснилось, потому что с тревогой повторял голосом ужаса: «Злодеи, убийцы… отдайте».
Никто даже не мог допустить, чтобы действительно кто-то подкрался к больному, не было бы причины – а при госпитальном надзоре это было невозможным.
Поэтому доктор искал причины пароксизма в самой болезни, а так как этот симптом со всем её ходом не согласовался – он ломал голову.
Через несколько часов потом наступили резкие конвульсии… а перед утром… старик умер. Сестра Хилария и доктор не отходили от ложа ни на шаг, делали что только можно; всякая помощь оказалась напрасной!
Доктор со смирением признавался, что всей той слабости не мог определить и назвать её. Когда тело уже остыло, сестра вспомнила про мешочек на шее и хотела снять для сохранения, если бы нашлись родственники или семья старика, – была чрезвычайно удивлена, видя, что уже на груди его не было. Искали потом в постели, в одежде и наконец перестали… чтобы грустного факта кражи в госпитале не разглашать. Сестра только шепнула о том эконому, выражая свои подозрения на одном из сторожей, подозреваемом уже в нескольких таких мелких конфискациях, а эконом обещал, что его немедленно удалит. Как-то этого дня мнимый виновник был из госпиталя уволен.
Эконом, который оставил мешочек под подушкой, бегая для надзора по госпиталю, когда произошёл шум, спал в комнате, в которой его жена и двое детей также ночевали. Эта жена была самым невыносимым на свете существом и много спокойных часов отравила пану эконому своими странностями. Женщина была нервная, капризная и ворчливая… Малейшая вещь, например булки, которые эконом приносил, когда оставались от больных, гневали её, как чужая собственность. Говорила, что предпочитала с голоду умереть, чем кормиться хлебом, вырванным из уст больных и голодных. Также поступала с любой бутылочкой вина и другими запасами кладовых, когда подозревала, что были зачерпнуты из того, что было предназначено для госпиталя.
Бедняга не имел от неё никакого покоя, потому что за каждый грош его надоедливо экзаменовала, постоянно кладя ему в уши, что Господь Бог за это не благословит, потому что это сиротские слёзы. Если бы эконом её слушал, заботливый о будущем своих деток, никогда бы, наверное, не дошёл до того прекрасного капиталика, какой себе из лишних крошек скопил.
Шпионила за ним эта женщина, вечно в слезах, всегда в угрызениях, так, что он не знал от неё покоя. Видно, и в этот вечер женщина его в чём-то подозревала, потому что отчётливо прикидывалась спящей во время тихого ухода пана эконома, села потом на кровать и плакала. По его возвращении она положила голову на подушку, заметила, что он что-то спрятал под матрас, а когда он вышел повторно, она вскочила с кровати. Что может женское несчастное любопытство! Схватила мешочек… быстро вынула из него бумаги, какие там находились, и пустой всунула назад – а добычу свою, завернув в платок, положила, молясь и рыдая…
На следующий день, чуть свет, эконом встал и, достав мешочек, пошёл в соседнюю комнату со всей свободой его рассмотреть. Сначала он чрезвычайно удивился, так как ему казалось, что он был гораздо полнее и вздутые бока кожаного мешка носили следы долго носимой пачки бумаг – между тем внутри, кроме непомерно смятого кусочка газеты Giornale di Roma и адреса какого-то отеля в Генуе, не было ничего. Это дало эконому много для размышления о превратной хитрости людей, которые носят на груди такие пустые мешочки, чтобы вводить ими в заблуждение честных и напрасно подвергать разочарованию – он спрятал, однако этот corpus delikti [8]…
Он ещё думал об этом случае, когда тело выносили в морг, но, наконец успокоился и решил, что это, должно быть, был безумец – а сумасшедшим и поэтам всё разрешено… После обеда он уже вполне успокоился и для того чтобы подышать свежим воздухом, вышел с сигаркой на порог госпиталя, в котором был важным и значительным урядником, когда, случайно оборачивая голову, заметил медленно подходящего президента. Он, естественно, сразу спрятал сигару – принял скромную физиономию и издалека уже поднял шляпу, приветствуя с покорностью магната.
Президент остановился и соизволил улыбнуться, отдавая поклон.
– Ясно вельможный президент, – отозвался, сходя с двух ступеней к нему, эконом, потому что чувствовал, что ему не пристало, говоря с достойной особой, стоять на возвышении, – ясно вельможный президент, может, хотите узнать о том… больном…
– А что же? А что?
– Слава Богу, он умер этой ночью – лежит уже в морге.
Президент принял это холодно – а кто его не знал, мог бы даже подозревать, что его лицо прояснилось…
– А! – сказал он. – Умер!
Эконом приблизился к панскому уху.
– Я велел обыскать около него, – шепнул он, – не имел ли чего при себе. Вот, я не ошибался…
Президент начинал слушать с чрезвычайной заинтересованностью.
– Имел, бестия, на груди такой кожаный мешочек, в котором держал бумаги.
Президент схватил эконома за руку и сказал шибко:
– Ради Бога, дело о том, чтобы не компрометировать институции; где эти бумаги?
– Что бумаги были, прошу, ясно вельможный пан, это не подлежит сомнению, – отозвался эконом, – чёрт его знает, что он в болезни с ними сделал… Достаточно, что мешочек от бумаг есть… а их нет…
Президент сильно скривился.
– Но следовало искать… может, где потерялись, выпали… может, их кто похитил.
– А! Упаси Боже! Уж за это я могу ручаться – я обыскал ложе, постель, комнату… все углы… не было ничего.
– А мешочек? Не можешь мне его показать?
– Если ясно вельможный президент соизволит потрудится…
После раздумья вошёл достойный пан в коридор. Недалеко от входа был склад вещей, к которым был доложен и мешочек. Таким образом, там пан президент мог его осмотреть, и убедился, что недавно ещё он должен был быть полный, так как до сих пор вздымался… но, кроме Giornale di Roma, который рассматривал попечитель, ничего не было… Суровым стало его лицо и взгляд, какой бросил на эконома, стал удивительно грозным… Холодно и сухо он отозвался, отдавая ему мешочек:
– Особенная вещь, что бы это могло тут, под вашими глазами… пропасть… потому что пропало… это точно…
Эконом чувствовал, что был в подозрении… начал, поэтому заклинать, протестовать, взывать в свидетельство свой безупречный характер, а, несмотря на это, президент вышел какой-то молчащий и явно менее любезный, чем входил.
– Такова наша судьба, когда мы им служим, – вздохнул он в духе, – такая оплата, ещё потом за рвение нужно заплатить репутацией!
Он махнул рукой и жестоко громыхнул дверью, аж далеко слышалось в пустых коридорах.
* * *
В эти дни как-то совпало, что для ксендза прелата Салвиани давали обед в складчину, желая почтить возвращение на
