— Разумеется, — отвечал он с наглым и вместе с тем покорным видом.
— Ваткинс! Югурта! — сказал я. — Сходите с лейтенантом и помогите ему вынести сюда свои вещи.
Через несколько времени лейтенант явился с четырьмя ящиками, окованными железом и такими тяжелыми, что человек едва мог тащить волоком один из них.
— Что у вас в этих ящиках, господин лейтенант? — спросил я.
— Как что? — отвечал он спесиво. — Вот в этом мой гардероб, разные вещи для туалета, а там… там церковная утварь, которую один почтенный человек просил меня доставить в бедный монастырь в Новом Орлеане.
Ящики были вскрыты и в трех из них оказалось золото, принадлежащее моему отцу, а четвертый был набит старой ветошью, с прибавкою трех или четырех изорванных книжонок.
Лейтенант вздумал было спорить против моих распоряжений, горячился, кричал, говорил, что он потомок великого полководца, сын юной Франции, что отечество отомстит за него, что о нанесенной ему обиде узнает вся Европа.
— Хорошо, хорошо, — отвечал Вильям Ваткинс, продолжая спокойно обыскивать его карманы.
У сына юной Франции нашли множество червонцев, которые были зашиты в разных частях платья; мы отобрали все это и, наконец, спустили потомка великого полководца в лодку, где он с важностью занял первое место.
Подобному обыску подверглись и все матросы. Каждый из них имел при себе более или менее значительную сумму, украденную у батюшки; ее отбирали: оставляли матросу только то, что действительно ему принадлежало. Таким образом я успел возвратить почти весь батюшкин капитал.
Остаток дня провели мы в наслаждениях дружеской беседы, рассказывали свои приключения, плакали и смеялись, благодарили Всевышнего за прекращение долгих несчастий и строили планы на будущее. На следующее утро собрался совет старшин под председательством короля. Привели Мантеса. Я взял на себя должность прокурора и подробно изложил судьям все преступления этого человека со времени моего с ним знакомства. После того Ваткинс рассказал о поступке Мантеса с родным братом, а Югурта лично засвидетельствовал злодеяние его над несчастными неграми. Обвиняемый сперва очень твердо оправдывался, но улики Ваткинса и Югурты были для него неожиданным ударом. Старшины единогласно решили, что он подлежит смертной казни; оставалось королю утвердить этот приговор. Он велел старшинам и свидетелям выйти, оставив только Мантеса и меня. Полагая, может быть, что король желает кончить дело примирением между нами, злодей ободрился и с неслыханным бесстыдством начал опять оправдываться, обвиняя меня самого в непокорности и называя клеветою улики Ваткинса и Югурты. Король слушал все это в глубоком безмолвии; я видел, что он был очень взволнован, слезы лились по щекам его, руки дрожали, из груди вырывались тяжелые вздохи.
— Несчастный, — сказал он наконец, с трудом переводя дыхание, — ты напрасно силишься доказать свою невинность; я могу одним словом тебя обвинить. Всмотрись хорошенько: узнаешь ли ты меня?
Мантес устремил на него глаза в недоумении.
— Да, негодяй, всмотрись и скажи, узнаешь ли ты своего брата Диего?
Злодей затрепетал и побледнел. Я с удивлением и состраданием посмотрел на короля. Он горестно опустил седую голову на руки и дал волю своим слезам. Некоторое время они оба молчали. Наконец, капитан сделал движение, как будто хотел что-то сказать.
— Молчи! Молчи, ради Бога! — прервал его Диего. — Нам нечего объясняться. Пусть Всевышний будет нашим судьей! Я должен только выполнить обязанности моего звания. Старшины назначили тебе смертную казнь: по кровной связи с тобою, я не вправе судить о справедливости или несправедливости их приговора; но… ты мне брат… я не могу смягчить твою участь. Наша земля еще никогда не обагрялась кровью человека; не хочу, чтобы первая кровь, пролитая на ней, была кровь моего брата; дарю тебе жизнь: только удались от нас, ступай куда хочешь, ступай дальше, дальше!.. Не являйся никогда во владениях нашей колонии!.. Бог милосерден: может статься, ты еще успеешь заслужить его прощение.
Диего удалился. В тот же день Мантеса отвели на отдаленный берег острова и оставили там с небольшим запасом пищи. Но вечером, подходя к нашей бухте, я встретил Югурту в необыкновенном волнении. Это заставило меня подозревать, что что-нибудь случилось. И точно! Взглянув на «Санта-Анну», которая была введена в бухту, я увидел Мантеса, повешенного на бушприте.
Теперь мне немного остается досказать. Несмотря на гостеприимство Диего, красоту острова и все приятности жизни в этом благословенном краю, никто из нас не чувствовал желания там поселиться. Поэтому решено было разобрать «Санта-Анну» и построить из нее большую яхту под именем «Гонория». Тотчас приступили к работам; экипаж корабля волей или неволей принял в них деятельное участие, и через некоторое время Вильям Ваткинс, назначенный строителем и командиром «Гонории», с самодовольной улыбкой показывал нам красивый и прочный остов своего судна. День спуска яхты был днем великого торжества. Наконец, пришло время отъезда. Грустно нам было расставаться со своими друзьями индейцами. Отец предлагал дону Диего отправиться с нами; но тот отвечал, что ему нечего делать среди цивилизованных людей, что у него ничего не осталось в родной стороне, что отечеством его теперь сделался остров, к которому он привязан узами крови и своих обязанностей. Когда настала минута последнего прощания, почтенный старик был растроган до глубины сердца. Он стоял на пороге могилы; не было никакой надежды, что ему удастся когда-нибудь опять встретиться с европейцами, опять услышать звуки родного языка. Разлука с нами была для него разлукой со всем цивилизованным миром; в лице нашем он прощался навеки со всем, что было ему мило и дорого в молодости, со всеми своими воспоминаниями. Слезы ручьями катились по его бледным щекам и седой бороде; он почти без памяти упал на грудь моего отца, и когда «Гонория», распустив паруса, неслась по волнам океана, я долго-долго видел, что он все стоит на берегу и глядит в нашу сторону.
Мы поселились в Англии. Вот уже несколько лет, как я женат на Исидоре, а дон Юлиан на сестре моей. Мы живем все вместе. Ваткинс сделался порядочным человеком: он промышляет перевозкой товаров на яхте, которую мы ему подарили. Лейтенант Монморанси не знаю куда девался. Югурта с нами: он по-прежнему добр и услужлив, только иногда ворчит, если долго не видит моих детей. Вообще мы живем, слава Богу, хорошо, дружно и довольно богаты. Батюшка оставил коммерцию; но это сущая ложь, что говорили некоторые злые языки, будто он рассорился с домом мистера Фока.
Вчера умер Баундер от старости и чрезвычайной толщины.
