«Все?»
Поднял руку, ощупал: перед ним была стена — скользкая от наросшего ила и совершенно гладкая, без единого шва. Это был жернов.
— Ага… — проронил он и начал ощупывать препятствие — пядь за пядью.
Чуть выше головы прощупывалось круглое отверстие.
— Там, в центре жернова должна быть пробка, — сказал Аарон. — Она забита снаружи. Если сумеешь выдавить…
Зубайр сунул руку в воду под собой, достал из мокрой, скользкой, набитой жидкой грязью сумки зубило и молоток, поднял руки и кое-как примерился и ударил.
«Есть!»
Пробка вылетела, а Зубайр глотнул, оскальзываясь в грязи, приподнялся и глянул в круглое отверстие. Прямо перед ним сиял начищенной медью византийский доспех.
«Охранник…»
— Лук… — прошептал он через плечо. — Нет, не этот… детский дайте.
Нормальный лук развернуть внутри было невозможно. Зубайр уже примерял, едва подполз к акведуку — в самом начале.
Ему подали лук, и Зубайр, стараясь не глотнуть поднявшейся до подбородка вонючей воды, подтянул ноги, кое-как сел, быстро, пока охранник не отошел, натянул детский лук, отпустил тетиву и, не теряя времени, сунул в щель между жерновом и стеной кузнечное зубило. Нажал… и скользкий от грязи жернов мягко отошел в сторону, в глаза ударил оранжевый свет, а черная вода из акведука хлынула вперед, внутрь крепости.
— Аллах Акбар… — потрясенно прошептал Зубайр.
Его специально предупреждали, что этого не произойдет, — просто потому, что жернов всегда застопорен снаружи. Но это произошло.
* * *
Федосий наблюдал за происходящим из башни соседнего Родоса, в двух сотнях шагов. Он видел, как по его письменному, отправленному стрелой приказу открыли ворота Трои, как стремительно выбежали из крепости отборные отряды, и как аравитяне, увидев, что им вот-вот ударят в спину, стали быстро перестраивать ряды.
— Не успеют, — хохотнул Феодосий.
Сейчас все самые слабые воины аравитян были в хвосте колонны, а значит, когда Амр выполнит маневр, этого «хвоста» просто не станет, — посекут всех. И аравитяне окажутся в еще меньшем численном составе.
А потом он вдруг увидел, что земля у выхода из Троянского акведука черна от воды, а прямо по двору крепости в сторону ворот — один-одинешенек — мчится здоровенный эфиоп — грязный и мокрый.
— А это еще кто?
Он повернулся к приближенным.
— Кто это?!
А тем временем эфиоп в два удара зарубил обоих охранников и приник всем телом к вороту титанического засова.
— Куда вы смотрите?! — заорал Феодосий. — Ворота! Ворота держите!
Но все до единого воины Трои стояли на крепостных стенах и с азартом наблюдали за развитием событий там, за пределами крепости.
— Во-ро-ота! — заорал Феодосий.
Но было поздно. Ворота дрогнули, разошлись, и внутрь неприступной крепости хлынули как бы занятые осадой соседнего Вавилона евреи — единым неудержимым потоком.
* * *
Симон отшвырнул перегородившего ему путь монаха и толкнул дверь. Фома стоял у окна и с интересом наблюдал за тем, как уходит за горизонт оранжевая комета.
— Мир тебе, настоятель…
Фома обернулся, и его брови изумленно поползли вверх.
— Симон? Ты?!
Симон кивнул и, хлопнув ладонью в лоб сунувшегося за ним охранника, притворил дверь.
— Елена здесь.
Фома растерянно моргнул, сипло прокашлялся и осел в резное кресло.
— Насколько это достоверно?
Симон подошел и осторожно положил медальон из оникса на стол. Фома глотнул, потянулся, но в последний миг отдернул руку.
— Я не хочу с этим связываться.
— Я тоже не хочу, — пожал плечами Симон, — однако, ты же знаешь, что бывает с теми, кто преступает клятву.
Фома побледнел. Он знал.
— Царица Цариц должна явить себя миру, — присел напротив Симон и кивнул в сторону уходящей за горизонт кометы, — и сейчас — самое время.
Фома молчал.
— Я только что из Александрии, — продолжил Симон, — в городе полно трупов, а будет еще больше. Ты же помнишь, как это было двадцать восемь лет назад?
Фома опустил глаза. Конечно же, он помнил.
— Я тебе точно говорю, — ткнул пальцем в небо Симон, — этот старый бабуин готовит нам Апокалипсис.
— Думаешь? — поднял голову Фома. — А мне кажется, Он в последнее время притих. Так, словно и нет Его.
Симон хмыкнул. Невзирая на огонь с неба, у него было точно такое же чувство.
— И что ты предлагаешь?
Фома на мгновение ушел в себя.
— Я бы не стал совершать необдуманных поступков, — задумчиво проговорил он. — Мне кажется, надо спросить у пророков.
Теперь уже задумался Симон.
— Пророка сначала изготовить нужно.
— Но ты же умеешь.
Симон заглянул Фоме в глаза, и зрачки настоятеля на мгновение скакнули в сторону. Уж, то, какую прибыль начинает получать монастырь, имеющий хотя бы одного бесноватого, Фома знал, как никто другой.
— Ах, ты, старая пройда, — укоряющее протянул Симон, — пророков ему захотелось… ты лучше на себя посмотри; весь в корысти увяз! Как ты собираешься встретить Судный день?
Фома обиженно поджал губы.
— А я вообще не собираюсь его встречать. А если кто собирается посетить это судилище добровольно, то второго такого дурака свет еще не видывал.
Симон пожал плечами. В этом Фома был прав.
— Я тебе точно говорю, Симон, — с напором произнес Фома, — без пророка нам никак! Ты сам-то знаешь, что нам с этой Еленой делать?
— Филоксен знает.
Настоятель монастыря отмахнулся.
— Филоксен не пророк. Тут нужен человек масштаба Мухаммада. Кстати, это не ты его в Иерусалим провел?
Симон покачал головой.
— Он сам прошел.
Фома поднял брови.
— Как так сам? Никто сам в Иерусалим не проходит, и ты это знаешь лучше других.
Симон хмыкнул. Правда была в том, что пройти туда было не так сложно; а вот выйти… тут и нужен был проводник. Однако Мухаммад не просто вышел, а вышел в ясном уме и твердой памяти, способным четко различать вещи и понятия. На фоне сонмища других, почти безумных прорицателей, это казалось почти невозможным.
— Кстати, а в какой он Иерусалим ходил? — заинтересовался Фома.
— В небесный, — вздохнул Симон.
— Может, проведешь пару человек туда же? — ненароком бросил настоятель, — у меня толковые мальчишки есть…
Симон задумался. Он и сам уже чувствовал, что без пророков на таком важном этапе — никак. Только пророк мог объявить то, что уже неотвратимо. Но следовало решить, в какой именно из четырех — в точности по числу стихий — Иерусалимов будущего пророка провести.
Шаманы-людоеды, подобные Аббасу, все, как один, попадали в Иерусалим Подземный — самый жестокий, и ждало их всех, в общем-то, одно и то же: ад при жизни. По звуки там-тамов бесы резали и разделывали их на мелкие части, жадно пожирая внутренности, высасывая мозг и выковыривая глаза. Аббас говорил, что лично с ним это длилось около полусуток, и он чувствовал все — каждый оттенок боли. Понятно, что после этого напугать Аббаса было просто немыслимо. Нечем его было уже пугать.
