И вдруг меня осенило — ей сплошь попадались «старшие» карты, и среди них только одна «младшая». Взглянув на колоду, я наконец обратил внимание, что она извлекла из шкатулки только ее часть, меньшую, со «старшими» картами, как же туда затесалась двойка треф? Случайно? Но королева не выказала удивления, увидев ее, только удовлетворение. Да и сейчас, — я бросил на нее изучающий взгляд, несмотря на прочие выпавшие карты, казалась если и удивленной и заинтригованной, то не слишком расстроенной или подавленной или зловещей. Она что-то загадала на эту двойку? И довольна уже тем, что та ей подвернулась?
— Как бы то ни было, мадам, — заверил я вслух, я не суеверен.
Она ответила загадочным взглядом, без тени гнева или раздражения.
— Вы ведь всего лишь человек, не правда ли? Вы даже не представляете себе, сколько неведомых и невидимых сил окружает нас и управляет нами. Или все-таки представляете? Не спешите отвечать, — предупредила она. — Вы солжете. Сейчас — солжете. Но может быть, не потом.
И позвонила в колокольчик.
Я невольно насторожился, но из передней всего лишь появилась Анжелика. С большой золотой чашей в руках, украшенной самоцветами и эмалью. Будто видение Грааля.
Церемонно приблизившись, она торжественно водрузила чашу на стол между нами, посмотрела на свою повелительницу и снова, не говоря ни слова, просеменила к выходу. Заколыхались, сомкнувшиеся за ней, тяжелые занавеси.
Королева подняла вычурно-украшенную крышку, и по комнате разлился знакомый запах, обманчиво напоминающий ваниль. Чаша была наполнена адской смирной.
— Выпейте это, — ласково сказала королева.
— Нет.
— Нет? — с ноткой почти фальшивой угрозы.
— Нет, — повторил я почти с удовольствием и перевел пристальный взгляд с чаши снова на нее. — И это именно тот ответ, которого вы ждете. Да, я знаю, что это такое. Тот, кто это выпьет и тот, кто предложит другому — тот навеки погубит свою душу.
Мне почудилось или она и впрямь поежилась?
— Вот как?
— Да. Разумеется, тот, кто предложит всерьез. Это то, что лишает человека собственной воли, и это великий грех.
— С каких это пор?
— С тех самых, с каких человек волен сам спасти или погубить свою душу. Кальвинисты могут думать иначе. Но мы ведь не кальвинисты.
Она приподняла брови и испустила едва заметный смешок.
— А вам бы проповеди читать! Нет. Мы не кальвинисты. Но разве тот, кто выпьет это — не будет мне верен?
— Не будет. Он не сможет мыслить и не сумеет хорошо вас защитить.
— Но не сумеет и предать.
— Править неодушевленными предметами не так похвально, как одушевленными, мадам.
Она изумленно улыбнулась, почувствовав себя польщенной.
— Вы позволите? — я протянул руку и она машинально отдала мне крышку от чаши. Но спохватившись, схватила меня за запястье.
— Разве от этой вещи не может быть никакой пользы?
— Что пользы человеку от всех благ мира, если свою душу он потеряет? — Я посмотрел на маленький крест из какого-то черного камня на ее груди — обсидиана или гагата, и слегка кивнул на него: — С сим победите, мадам.
Она поняла. Подняла левую руку, чтобы коснуться креста, правой продолжая судорожно вцепляться в мою кисть.
— Не ждала от вас таких слов.
— Есть границы и нашему неверию.
Она немного помолчала.
— Я вам верю. Вы бы не говорили так, если бы нечто не снизошло на вас. — Она наконец перестала в меня вцепляться, но положила ладонь поверх, будто умоляя не отнимать руку слишком рано. — Вы явились, чтобы спасти нас?
— Я всегда был здесь. Как и многие другие.
Ее глаза начали расширяться. Огоньки свечей заплескались в них как солнце в озерах.
— Божьи искры есть божьи искры, мадам, их нужно защищать.
— И вы поможете мне?.. — она замолкла, напряженно думая о чем-то своем, вряд ли касающемся стоящей на столе чаши. Быть может, о своих детях. Насколько счастливо они будут править. Разве не об этом она всегда думала? Ища предсказаний будущего и страшась их.
— С Божьей помощью, — сказал я, глядя ей в глаза. И мягко убрав руку, закрыл чашу.
— Помогите мне, — повторила она.
Анжелика проводила меня тем же тайным ходом, ни о чем не спрашивая, и смущенно ретировавшись лишь когда завидевший ее Пуаре враз потерял свой хмурый вид и радостно встрепенулся. Он застал ее врасплох, ведь ждал уже не там, где я его оставил, а в комнате с потайной дверцей — перебравшись в пресловутое «кресло мертвеца», где сидел, пригорюнившись, с моей рапирой поперек коленей. На полу рядом стояла зажженная свеча.
Выглядело трогательно. И прямо-таки просилось на картину.
— Ну, я тут уже совсем осовел, — признался он со скрытым упреком. — Где ты был? Это же пташка старой королевы?
— Так и есть.
— А король?..
— Его там не было. Судя по всему. — Я пристально посмотрел на Пуаре. — Идем еще куда-нибудь?
— Нет, мне было велено привести тебя только сюда. И раз эта пташка вернула тебя обратно…
— А от кого, собственно, ты получил приказ? От короля лично?
— Нет, — Теодор покачал головой. — На самом деле, от Нансе. Он отчего-то жутко беспокоился и был уверен, что за тобой должен отправиться я, потому что я твой друг.
— Ага, — усмехнулся я. — И шпагу мою сохранишь лучше всех в целости и сохранности! Ну-ка, отдавай!
Пуаре засмеялся, немедленно выполняя требование.
— А что понадобилось от тебя королеве? — поинтересовался он. — И что за срочность?
— Ее заинтересовал мой гороскоп.
— А… — Теодор чуть было не зевнул со скорбным видом. — Это с ней бывает… Ну так как, домой или, может, пойдем куда-нибудь выпьем?
— К последнему я еще не готов.
— Смотришься зеленовато, — подтвердил Пуаре. — Собственно, потому и предложил, но нет, так нет. Поехали.
Кажется, я был у королевы не так уж долго, если только в ее покоях или в луврских потайных ходах не наблюдалось искривления пространства. Но на улице уже стемнело. Должно быть, счет времени я потерял еще дома.
В темноте тянуло уже почти осенней сыростью, в сочетании с бог знает чем еще. Заблудившийся в переулках ветер старательно смешивал газовый коктейль, но некоторые нотки ему никогда не сделать неузнаваемыми, пока они окончательно не превратятся во что-нибудь другое. Редкие фонари, покачиваясь в мутном воздухе, светились как манки глубоководных хищных рыб-удильщиков. Было пустынно — обычное дело для темного времени суток — если не считать толстых крыс, то и дело проносящихся поперек дороги как упругие резиновые мячики, когда их спугивала наша карета, такая же бесшумная, как жестянка, привязанная к кошачьему хвосту. Где-то в отдалении выли и лаяли грызущиеся собаки. Пуаре мирно клевал носом.
