— Но это глупо, мой милый! — недоумевал Фалк, готовый уже, впрочем, смириться с неподатливостью Саймона. — Хорошая умная жена — это не так мало!
— Возможно. Не знаю, — сухо сказал Саймон. — Я не поклонник ни добрых, ни благоразумных женщин.
— Но Саймон! Ты ведь любишь детей!
— Люблю? — как бы самого себя спросил Саймон, казавшийся несколько озадаченным. — Н-не знаю…
— Да любишь, чего уж там! Ну, взять хотя бы твоего паж мальчонку!
— Седрика? Да, я забочусь о нем, но чтобы у меня был такой сын?.. Не знаю… Нет, пожалуй…
— Ах, Саймон, Саймон, ты уходишь от сути дела. Пока я нахожусь у тебя, мне попалось на глаза этой малышни — твои пажей — гораздо больше, чем тебе их надо. Зачем их столько у тебя?
— Они… они нужны, от них есть… польза, — скорее промямлил, чем ответил Саймон. — Они передают мои поручения…
— И сколько же их у тебя? — допытывался Фалк.
— Шестеро, — сказал Саймон, которому этот разговор начинал досаждать.
— А на что одному человеку целых шестеро пажей? — стоял на своем Фалк.
— Я… я нахожу им дело.
— Полно! — усмехнулся Фалк. — Просто тебе нравится, что эта милая мелюзга вьется вокруг тебя.
— Нет, когда они надоедают, я отсылаю их от себя…
— Саймон, меня не обманешь. Любишь ты детей и для тебя же лучше заиметь своих собственных.
— Нет, — чуть ли не огрызнулся Саймон.
— А я говорю — да!
— Милорд, вы напрасно пытаетесь уговорить меня. Я не собираюсь жениться.
Фалк еще по инерции что-то недовольно ворчал, но он слишком хорошо знал Саймона и больше ни на чем не настаивал.
— Ладно, будь по-твоему. Но придет время, и ты признаешь, что я был прав и мужчина должен ввести в свой дом жену.
— Если такой день настанет, я сам скажу вам об этом, — пообещал Саймон.
* * *
Алан остался в Бьювэллете на неделю, и Саймон был рад этому. Чтобы развлечь Алана, он устроил охоту и нанял труппу комедиантов из соседнего городка. Алан, однако, был вполне доволен своим досугом и без этих забав, а чтобы доставить Саймону удовольствие, участвовал вместе с ним в соревнованиях стрелков из лука. Когда они возвращались с этих утомительных соревнований, Алан украдкой с любопытством поглядывал на Саймона. Саймон знал об этом, даже не видя Алана.
— Ну? — спросил он. — Слушаю тебя.
— Как тебе удалось расположить к себе этих людей?
— Удалось? Некоторые из них меня терпеть не могут.
— Но большинство, по-моему, в тебе души не чают. Что такого они нашли в тебе? Что находит в тебе каждый из нас? Ты суров, холоден и никого не любишь.
— Алан, если тебе так нравится болтать о любви, отправляйся к дамам своего сердца. Я в этом не разбираюсь.
— И за что твои люди любят тебя? — не отставал Алан.
— Не знаю. Наверное, за то, что я подчинил их своей воле.
— Возможно. Но отчего дети так льнут к тебе?
— Оттого, что я уделяю им хоть немного внимания.
— Нет, не в этом дело. По правде говоря, Саймон, я давно знаю тебя и до сих пор совсем не знаю. За твоей холодностью скрывается что-то такое, о чем я и не догадываюсь.
— Наверное, это голод, — ответил Саймон, шуткой кончая разговор.
* * *
Когда Алан вернулся в Монтлис, Саймон приступил к формированию своего войска и отряда лучников. Дело пошло столь успешно, что через шесть месяцев у него уже была весьма боеспособная армия, состоящая из крестьянских сыновей и небольшого числа наемников. Уолтер Сантой превосходно проявил себя на посту капитана, благодаря чему Саймону удалось высвободить часть своего времени, чтобы уделить внимание возделыванию земель. С Морисом Гаунтри у него установилось полное взаимопонимание, и Морис готов был идти в огонь и в воду за своего лорда.
Вот так — в мирных трудах и заботах встретили они Новый год. Потом, когда Саймон начал осматриваться в поисках новых дел и улучшений, с визитом к нему одним дождливым утром явился его отец Джеффри Мэлвэллет.
Как только Саймону доложили о появлении гостя, он поспешно вышел встретить его и преклонил перед отцом колени:
— Милорд, вы оказываете мне большую честь.
Джеффри Мэлвэллет поднял Саймона с колен.
— Мне было нелегко решиться приехать к тебе, Саймон, но сегодня у меня есть оправдание этому визиту, который ты сочтешь, быть может, назойливым.
— Нет, сэр, мне оказана честь, — ответил Саймон, вводя отца в свои покои.
Мэлвэллет осматривался вокруг.
— Вот и у тебя есть свои владения благодаря твоим собственным заслугам.
— Но я сказал в свое время, что все это у меня будет, — ответил Саймон и отправил пажа передать распоряжение, чтобы подали эль. — Чем могу вам служить, сэр?
— Я привез тебе письмо от твоего брата, — ответил Мэлвэллет, — прочтешь?
— От Джеффри? Да, конечно, с радостью. Не угодно ли вам сесть, сэр?
Мэлвэллет сел в кресло, стоявшее возле окна, и наблюдал оттуда, как Саймон распечатывает письмо Джеффри-младшего.
«Саймону, лорду Бьювэллету.
Мой дорогой и единственный горячо любимый брат! От всей души приветствую тебя и шлю тебе это письмо с выражением радости и поздравлениями в связи с новым счастливым поворотом в твоей судьбе. Я знаю, что у тебя за владения, и рад за тебя, потому что они мне очень нравятся. Пусть тебе сопутствует та огромная удача, которой ты заслуживаешь!
Брат, я пишу тебе, чтобы убедить тебя, что ты должен прибыть сюда со всеми своими силами, какие только можешь собрать, на соединение с войском принца. Предстоит подавить мятеж самого непокорного бунтовщика Оуэна Глендовера, чьи сторонники кишат в этих злополучных местах. Вопреки оптимистическим заявлениям Совета Его Величества, сделанным в августе и гласившим, что в распоряжении Его Величества достаточно людей и провианта, чтобы смело выступить против мятежников, почти никто не выставил никаких сил, и в тот день, когда я пишу тебе, численность нашего войска ненамного превышает 100 человек, вооруженных мечами и копьями, и 240 лучников. Теперь, когда ты сам себе хозяин, захочешь ли ты снова прийти сражаться на моей стороне, как ты когда-то обещал? Здесь, в Уэльсе, положение очень серьезное, и ты должен знать, что в декабре прошлого года пал Кардифф, а также Харлеч и Ллампадарн, наши крепости, на которые мы возлагали самые большие надежды. Необходимо упредить мятежника Оуэна, который раньше ничем не блистал, не дать ему собраться с силами, и — если мы действительно хотим победить его — нам надо выступить против него, как только наступит весна. А весной, если ты придешь, мой брат, я могу обещать тебе баталию не хуже, чем под Шрюсбери, где ты так славно показал себя.
