Когда сержант вытянул кляп у меня изо рта, я первым делом расцеловал его покрытые шрамами щеки. Затем справился: все ли в порядке с людьми? Да, не было повода беспокоиться. Оден только что сменил его, и Папилет отправился ко мне доложить. Видел ли он аббата? Нет, не видел. Тогда нам следует организовать кордон, чтобы пресечь попытку к бегству. Я торопливо отдавал приказы, как вдруг услышал медленные выверенные шаги внизу, а затем скрип лестничных ступенек.
Папилет сразу все понял.
– Не убивай его, – успел прошептать я и спрятался в густой тени за дверью.
Папилет припал к полу напротив. Шаги раздавались все выше и выше. Каждый шаг отдавался в моем сердце. Он еще не успел переступить порог, как мы бросились на него, словно волки на оленя. Мы втроем свалились на землю. Он сражался, как тигр, с такой невероятной силой, что, казалось, вот-вот вырвется от нас. Трижды ему удавалось подняться на ноги и трижды мы валили его на землю. В конце концов Папилет пригрозил, что пустит в ход саблю. У того хватило ума понять, что он проиграл, и остался лежать, пока я связывал его теми же веревками, которые только что врезáлись в мое тело.
– Что ж, ситуация изменилась, – сказал я. – Вы видите, что козыри теперь в моих руках.
– Удача всегда достается дураку, – ответил он. – Это не так и плохо. Иначе наш мир оказался бы во власти умников. Вижу, что вы убили Шенье. Он был непокорным псом. От него всегда воняло чесноком. Будьте так любезны, уложите меня на кровать. Полы в португальских тавернах не годятся для отдыха человеку, помешанному на чистоте.
Я не мог не восхищаться выдержкой негодяя. Он сохранял самообладание, несмотря на то, что на этот раз фортуна повернулась к нему спиной. Я отослал Папилета за часовыми, а пока стоял рядом с пленником, обнажив саблю и не сводя с него глаз ни на секунду. Должен признаться, что начал испытывать к нему уважение за выдержку и храбрость.
– Надеюсь, – сказал он, – что вы станете обходиться со мной как подобает.
– Можете быть уверены, вы получите все, что заслужили.
– Мне не нужно ничего более. Вы, возможно, не осведомлены о моем благородном происхождении, но в своем нынешнем положении я не могу назвать имя своего отца без того, чтобы не прослыть предателем, и имя моей матушки без того, чтобы не вызвать скандал. Я не могу требовать королевских почестей. Подобные знаки внимания гораздо приятнее принимать по доброй воле. Веревки режут мне кожу. Вы не могли бы слегка их ослабить?
– Вы, похоже, не слишком высокого мнения о моих умственных способностях, – заметил я, повторяя его собственную фразу.
– Туше! – воскликнул он, словно фехтовальщик, пропустивший удар. – Но здесь ваши люди, а следовательно, можно бы и ослабить веревки.
Я приказал стащить с него сутану и строго охранять. Поскольку уже рассветало, я должен был хорошенько продумать, что предпринять. Бедняга Барт и его англичане пали жертвой коварного плана. Согласись мы тогда на предложение священника, и разбойники заполучили бы всех нас вместо половины. Я обязан вытащить англичан из ловушки, если это только возможно. Кроме того, оставалась еще пожилая леди – графиня Ла Ронда, о чьей свободе мне предстояло позаботиться. Так как аббатство и его гарнизон начеку, то нечего было и думать о штурме. Все теперь зависело от того, насколько разбойники преданы своему вожаку. Игра целиком зависела от моей способности правильно разыграть эту единственную карту. А теперь я расскажу вам, как умело и отважно разыграл ее.
Рассвет еще не загорелся, как горнист затрубил сбор. Гусары рысью поскакали на поляну. Пленника мы поместили на лошадиную спину в самом центре строя. Так случилось, что на расстоянии мушкетного выстрела от аббатства росло огромное дерево. Под ним мы остановились. Вздумай они атаковать, гусары отбили бы атаку и ворвались в аббатство. Но, как я и предполагал, они решили остаться под защитой неприступных стен. Разбойники высыпали наверх и вылили на нас целое море насмешек, ругательств и непристойностей. Раздалось несколько выстрелов. Но так как мы находились вне досягаемости огня, то они вскоре прекратили стрельбу, видимо, решив беречь порох. Странное это было зрелище – вся эта смесь французских, английских и португальских, кавалерийских, пехотных и артиллерийских мундиров. Разбойники вертели головами и грозили нам кулаками.
Помню, что шум немедленно стих после того, как гусары разомкнули ряды и показали того, кто был в наших руках. Несколько секунд стояла мертвая тишина, а затем раздался вопль, полный горести и гнева. Я видел, как некоторые из них стали корчиться, словно в припадке, на крепостной стене. Наш пленник, очевидно, был выдающейся личностью, если сумел внушить к себе столь сильные чувства даже этим негодяям. В таверне мы нашли крепкую веревку и прихватили с собой. Солдаты перекинули конец веревки через нижнюю ветку дерева.
– Позвольте, месье, расстегнуть ваш воротник! – обратился к нему Папилет с притворной вежливостью.
– Только если ваши руки безупречно чисты, – ответил пленник, чем заставил солдат покатиться от хохота.
Со стены раздался очередной вопль, но когда петля затянулась вокруг шеи маршала, вопль сменился угрюмым молчанием. Прозвучал отрывистый сигнал охотничьего рога. Ворота раскрылись, и три человека помчались в нашу сторону, размахивая белым платком. Ах, как радостно затрепетало мое сердце при их появлении! Но я не двинулся с места ни на дюйм. Негодяи должны быть уверены, что желают переговоров больше, чем я. Тем не менее я позволил барабанщику поднять белый платок в ответ. Маршал, все еще связанный, с веревкой на шее, сидел на лошади с видом человека, которому ужасно скучно, но он борется со скукой из вежливости. Попади я в такую ситуацию, не мог бы держаться лучше. А это высшая похвала от меня.
Тройка посланников была единственной в своем роде: один – португальский кавалерист в темном мундире; другой – французский егерь в светло-зеленом плаще и третий – английский артиллерист в расшитом золотом синем кителе. Все трое отдали честь. Француз начал говорить.
– В наших руках тридцать семь английских драгун, – сказал он. – Клянемся, что все они будут висеть вдоль стен аббатства через пять минут после смерти маршала.
– Тридцать семь? – воскликнул я. – Их было пятьдесят один.
– Четырнадцать были убиты на месте, прежде чем мы захватили остальных.
– А офицер?
– Он предпочел смерть сдаче в плен. Это не наша вина. Мы сохранили бы ему жизнь, если б смогли.
Бедолага Барт! Мы виделись лишь дважды, но он сразу завоевал мои симпатии. С тех пор в память об умершем друге я всегда испытывал уважение к англичанам. Мне никогда не приходилось встречать более мужественного человека и более неумелого фехтовальщика.
