Но кавалерия находилась в плачевном состоянии. Мои гусары расположились на постой в Борна. Построив их, я не смог удержаться от слез. Мои бравые молодцы, мои прекрасные кони: сердце рвалось от боли – в таком жалком виде стояли они передо мной. «Не стоит унывать, – уговаривал я себя. – Они понесли большие потери, но главное в том, что полковник остался с ними». Я с головой бросился в работу, чтобы восстановить бригаду, и уже имел под началом два приличных эскадрона, когда пришел приказ, предписывающий всем кавалерийским полковникам немедленно отправляться в учебные казармы во Францию и заняться там обучением рекрутов и подготовкой лошадей для предстоящих кампаний.
Вы, конечно, думаете, что я чрезвычайно обрадовался возможности навестить дом. Не скрою, что меня наполнила радость при мысли о скорой встрече с матушкой. Немало юных красавиц тоже были бы счастливы услышать новость о моем прибытии. Но в армии служило множество офицеров, кому побывать дома было гораздо важнее, чем мне. Я бы с готовностью уступил эту возможность любому из тех, кто, может быть, последний раз увиделся бы со своими женами и детьми. Однако синий лист бумаги с красной печатью, на котором напечатан приказ, не оставлял места для возражений. Уже через час я скакал по дороге на Вогезы{79}. Наконец, звуки горна затихли вдали. Теперь меня окружала тишина. Война оставалась где-то позади, а впереди меня ждал мир. Дорога кружила через леса, поля и горы, а за голубой линией горизонта лежала родная Франция.
Скакать по армейским тылам хоть и интересно, но довольно скучно. В периоды сбора урожая солдаты могли обходиться без снабжения: они научились собирать зерна из земли, чтобы затем молоть у своих бивуаков. Как раз стояло это время года. Именно тогда наши походы сопровождались воплями отчаяния и плачем по всей Европе. Но оголодавшим солдатам следовало набраться сил. Мне постоянно приходилось отступать на обочину, пропуская стада кобурских овец, баварских быков, а также тяжелые фургоны с берлинским пивом и хорошим французским коньяком, двигавшиеся навстречу беспрерывным потоком. Иногда раздавался сухой треск барабанов и пронзительный свист флейт – это маршировали колонны пехотинцев. Белая дорожная пыль покрывала синие мундиры. Старых солдат, которые стояли гарнизонами в германских крепостях, подтягивали к границе, так как новобранцев из Франции ожидали не раньше мая.
В конце концов меня настолько утомили постоянные остановки и топтание на месте, что я несказанно обрадовался, обнаружив, что невдалеке от Альтенбурга{80} дорога раздваивается. Я выбрал более узкую, но зато безлюдную тропу. Всего несколько путников встретилось мне по дороге на Грейц. Тропа вилась между дубовых и буковых рощ. Величественные деревья широко раскинули могучие ветви. Не удивляйтесь, что гусарский полковник останавливал коня, чтобы полюбоваться красотой зеленых, только что распустившихся листьев – если б вы провели шесть месяцев среди сосен и елей в России, то смогли бы понять меня.
Однако даже красота леса не смогла избавить меня от странного чувства. Недовольное ворчание и хмурый вид немецких крестьян насторожили меня. У нас всегда были превосходные отношения с немцами. За последние шесть лет немцы никогда не представляли угрозы и ничего не имели против того, что мы довольно свободно чувствовали себя в их стране. Мы выказывали уважение немецким мужчинам и пользовались расположением немецких женщин. Добрая Германия стала вторым домом для нас. Но сейчас поведение людей как-то настораживало, и я никак не мог понять, в чем дело. На мои приветствия никто не отвечал, лесники отворачивали от меня головы и прятали глаза; в деревнях люди, собравшись небольшими группами, хмуро смотрели вслед. Даже женщины перестали мне улыбаться, а я к этому не привык.
В деревушке Шмолин, в десяти милях от Альтенбурга, все стало еще хуже. Я остановился в небольшой таверне, чтобы промочить горло и напоить Виолетту. Обычно я не упускаю возможности сделать комплимент служанке, а при случае и поцеловать ее, но сейчас не получилось ни того ни другого: взгляд девушки был холодным и даже враждебным. Когда же я со стаканом в руке поприветствовал парней, пивших пиво за соседним столом, все дружно повернулись ко мне спиной, а один из них воскликнул:
– У меня тост, ребята. Выпьем за букву «Т»!
Они осушили пивные кружки и захохотали. Но в их смехе слышалось нечто зловещее. Я никак не мог взять в толк, что означает такое поведение, а выехав из деревни, увидел на дереве свежевырезанную букву «Т». Я уже видел сегодня эту букву, и не раз, не обращал на это внимания, но теперь задумался, в чем же тут дело? В это время мимо меня ехал солидный на вид человек, и я обратился к нему за помощью.
– Не могли бы вы пояснить, сэр, – произнес я, – что означает буква «Т» на дереве?
Он взглянул на букву, а затем на меня со странным выражением.
– Молодой человек, – ответил он, – буква «Т» означает, что здесь уже нет места для буквы «Н».
Не успел я задать очередной вопрос, как он вонзил шпоры в бока лошади и быстро поскакал дальше.
Сначала я не придал значения его словам, но в этот момент Виолетта дернула головой. Я увидел, как засверкала на ее уздечке медная буква «Н». Буква «Н» – начальная буква имени императора. Следовательно, «Т» означает нечто противоположное. Что-то случилось в Германии за время нашего отсутствия: дремлющий исполин просыпается. Я вспомнил дерзкие лица, которые повстречал по дороге, и подумал, что, сумей я заглянуть в сердца этих людей, я доставил бы во Францию весьма тревожные новости. Поэтому мне еще больше захотелось поскорее получить запасных лошадей, увидеть за спиной десять боевых эскадронов и снова услышать грозный бой барабанов.
Терзаемый этими мыслями, я то пускал лошадь рысью, то снова переходил на шаг, как поступает всадник, которому предстоит дальняя дорога, а лошадь надо поберечь. В этом месте лес расступился. У дороги лежал огромный штабель дров, откуда, проезжая мимо, я услышал крик. Присмотревшись, я увидел за дровами лицо – потное, красное взволнованное лицо. Взглянув внимательнее, я узнал того мужчину, которого встретил возле деревни.
– Подойдите ближе, – очень тихо окликнул он меня. – Еще ближе. А сейчас слезьте с лошади и сделайте вид, что чините стремя. За нами, возможно, следят. Если нас увидят вместе, то меня ожидает верная смерть.
– Смерть? – прошептал я. – От кого?
– От Tugenbund{81}, ночных всадников Лютцова{82}. Вы, французы, сидите на пороховой бочке, которая может взорваться в любую минуту.
– Все это несколько неожиданно, – сказал я, перебирая руками кожаную сбрую. – Что такое Tugenbund?
