— Шлюха среди нас, и шлюха умерла, и Бог послал ее в адское пламя, а дьявол воскресил ее, и она среди нас! — с силой проговорил Годвин. — Она здесь! Ее вонь претит избранным Божьим людям! Ее следует убить! Ее следует порубить на куски и эту гниль бросить в бездонное море! Так велит Бог! Бог плачет на небесах, потому что вы не повинуетесь его приказам, а он приказывает, чтобы шлюха умерла! Бог плачет! Ему больно! Бог плачет! Слезы Божьи падают на нас, как капли огня, и это шлюха заставляет его проливать слезы!
— Какая шлюха? — спросил Альфред.
А потом Финан в знак предостережения положил ладонь на мою руку.
— Ее звали Гизела, — прошипел Годвин.
Сначала я подумал, что ослышался. Люди смотрели на меня, Финан держал меня за руку, а я был уверен, что ослышался, но потом Годвин снова принялся распевать:
— Гизела, великая шлюха, теперь Скади. Она — кусок грязи в человеческом обличье, гнилая шлюха, дерьмо дьявола с грудями, шлюха, Гизела! Бог убил ее потому, что она была грязной, а теперь она вернулась!
— Нет, — сказал мне Финан, но не очень настойчиво.
Я встал.
— Господин Утред! — резко окликнул Альфред.
Епископ Ассер наблюдал за мной с полуулыбкой, а его ручной монах корчился и вопил.
— Господин Утред! — снова крикнул Альфред, хлопнув ладонью по столу.
Я шагнул в центр зала, взял Годвина за плечи и повернул к себе слепым лицом.
— Господин Утред!
Альфред встал.
— Ты лжешь, монах, — сказал я.
— Она была грязью! — сказал, словно выплюнул Годвин и начал колотить меня кулаками по груди. — Твоя жена была дьявольской шлюхой, шлюхой, ненавидимой Господом, а ты — орудие дьявола, ты, муж шлюхи, язычник, грешник!
Зал взорвался шумом.
Я не сознавал всего этого — только багровую ярость, которая поглотила меня и горела во мне, наполняя уши воем. У меня не было оружия. Здесь был королевский дом, где оружие было под запретом, но безумный монах колотил меня и верещал, и я занес правую руку и ударил его.
Удар получился вполсилы. Может, Годвин почувствовал, что сейчас будет, потому что быстро отшатнулся, и мой кулак угодил ему в челюсть, вывихнув ее так, что подбородок вывернулся в сторону и кровь закапала с губ. Он выплюнул зуб и дико замахнулся на меня.
— Довольно! — прокричал Альфред.
Люди, наконец, пришли в движение, но мне казалось, что они двигаются преувеличенно медленно, а Годвин плюнул в меня кровью.
— Любовник шлюхи, — прорычал он.
Или мне показалось, что он так сказал.
— Остановись! Я приказываю! — крикнул Альфред.
— Муж шлюхи, — четко произнес окровавленный рот.
Поэтому я ударил монаха снова, и этим вторым ударом свернул ему шею.
Я не собирался его убивать, хотел только заставить его замолчать, но услышал, как хрустнули позвонки. Я увидел, как голова его неестественным образом склонилась на бок, а потом монах упал на одну из жаровен, и его короткие черные волосы вспыхнули ярким пламенем.
Он рухнул на пол с разбитой мозаикой, и зал наполнила вонь горящих волос и опаленной плоти.
— Арестуйте его! — услышал я громкий крик епископа Ассера.
— Он должен умереть! — выкрикнул епископ Эркенвальд.
Альфред просто смотрел на меня в немом ужасе. Его жена, ненавидевшая меня, вопила, что я должен заплатить за свои грехи.
Финан взял меня за руку и потащил к двери зала.
— Домой, господин, — сказал он.
— Стеапа! Держи его! — окликнул Альфред.
Но Стеапа меня любил. Он и вправду двинулся ко мне, но так медленно, что я добрался до двери прежде, чем королевская стража сделала нерешительную попытку преградить мне путь. Зловещее рычание Финана заставило их развести копья. Финан потащил меня в ночь.
— Теперь идем, — сказал он, — быстро!
Мы побежали вниз с холма к темной реке, оставив позади мертвого монаха, волнение и шум.
Я все еще был взбешен и ничуть не раскаивался, расхаживая по огромной комнате в доме у реки, где слуги, молчавшие в страхе перед моей яростью, возродили в очаге огонь.
Странно, как быстро новости разносятся по городу. Не прошло и нескольких минут, как у дома собралась толпа, чтобы увидеть, чем закончится эта ночь.
Люди просто молча наблюдали.
Финан заложил на засов наружные двери и приказал зажечь во дворе факелы. Дождь шипел в пламени и делал скользкой брусчатку.
Большинство моих людей жили неподалеку, и они пришли один за другим. Некоторые из них были пьяны. Финан и Сердик встречали их у наружных дверей и посылали за кольчугами и оружием.
— Ты ожидаешь боя? — спросил я Финана.
— Они воины, — просто ответил тот.
Он был прав, поэтому я тоже надел кольчугу. Я оделся как полководец. Я оделся для битвы; на моих руках блестело золото, у пояса висели оба меча, и, едва я застегнул пряжку ремня, явился посланец Альфреда.
Посланцем был отец Беокка. Мой старый друг пришел один, его священническое одеяние перепачкалось, потому что он шел по мокрым от дождя улицам. Он дрожал, и я поставил табурет у главного очага и набросил ему на плечи меховой плащ.
Он сел и протянул здоровую руку к пламени. Финан проводил его от передних ворот и остался в зале. Я увидел, что Скади тоже прокралась в темный угол. Перехватив ее взгляд, я коротким кивком дал понять, что она может остаться.
— Ты заглядывал под пол? — внезапно спросил отец Беокка.
— Под пол?
— Римляне нагревали свои дома топками, выпускавшими жар в пространство под полом.
— Знаю.
— А мы делаем дыры в крышах и сооружаем очаги, — печально произнес он.
— Ты заболеешь, если и дальше будешь расхаживать такими холодными, мокрыми ночами, — сказал я.
— Конечно, полы большей частью обрушились, — проговорил Беокка, как будто это был очень важный довод, который он не мог не привести. Он постучал по плитам пола палкой, на которую теперь опирался при ходьбе. — Но твои полы, похоже, в хорошем состоянии.
— Мне нравится очаг.
— Очаг утешает, — согласился Беокка, обратил ко мне здоровый глаз и улыбнулся. — В монастыре в Эскенгаме поступили очень умно — они ухитрились затопить пространство под полом сточной водой, и единственным решением проблемы стало разрушить дом до основания и построить заново. Вообще-то это оказалось даже благословением.
— Почему?
— Среди дерьма они нашли золотые монеты, — объяснил Беокка, — поэтому я подозреваю, что их поток направил Бог. А ты как считаешь?
— У моего бога есть дела поважнее, чем беспокоиться о каком-то там дерьме.
