Барон Остерман, опровергая сие мнение, имел щедрый нрав и открытый дом, с хорошей кухней. Ему ничего не стоило потратить сто рублей на шекснинскую стерлядь и тыщу – на редкостные вина. Его супруга – кругленькая как шарик, прижимистая Марфа Ивановна, урожденная Стрешнева, частенько вздыхала и выговаривала любимому мужу за лишние траты, но все кончалось лишь взаимными поцелуями.
Андрей Иванович Остерман, умница и душа всех компаний, был изрядной неряхой. Месяцами ходил в одном и том же кафтане, а рубашки не менял неделями. Парик на голове превратился в воронье гнездо – им бы лучше сапоги чистить. Поперву друзья-знакомые укоряли Марфу Ивановну, что плохо за мужем следит, но скоро бросили – супруга сама не отличалась опрятностью. Волосы чесала неохотно, платья носила без ромбонов.
Под стать чете был и дом. Слуги, не получавшие должного догляда, полы мыли лишь после большой порки, столы были липкими от пролитого вина, дорогие хрустальные рюмки захватаны грязными руками до черноты, а нечищеная серебряная посуда более походила на оловянную.
Зато супруги Остерманы были счастливы вместе. И детки, слава богу, рождались исправно, и государи с государынями их жаловали.
Марфа Ивановна любила своего мужа до самозабвения. Даром что разница в возрасте была у них больше десяти лет, а по линии прабабки Стрешневы приходились родней самому Петру Алексеевичу – не пара иноземному выскочке, а вот поди ж ты.
Андрей Иванович, занятый на службе допоздна, приезжал домой, когда пол-Москвы укладывалась спать, а вторая половина уже спала. Но как только барон переступал порог, все окна сразу же озарялись светом, прислуга суетилась, вытаскивая из кухни яства, а из погребов лучшее французское вино. Повода, чтобы устраивать пир, нужды не было. Каждый из знакомцев, завидя светящиеся окна, мог заехать к барону запросто, без церемоний. Ради возможности попить-поесть на дармовщинку, до коего падки не токмо люди низкие, но и самые высшие, можно было простить и некоторые неудобства. Барон был всегда готов встречать гостей и пировать с ними до самого утра. Сам пил немного, но не мешал гостям упиться досыта. Тем паче, подвыпившие гости делились секретами куда охотнее, нежели трезвые. Когда Андрей Иванович спал, ведала лишь супруга.
Вот и нонеча к барону на огонек, окромя других прочих, заглянули Борис Григорьевич Юсупов и Салтыков. Не тот Салтыков, что командует Преображенским полком (двоюродник государыни), а тот, что ее родной дядюшка. Люди мало что не последние, но очень даже важные. Наиважнейшие! Юсупов – кабинет-министр, а Василий Федорович, мало того, что ближайший родич государыни, стал на днях генерал-губернатором московским.
После приезда Юсупова и Салтыкова всякая мелюзга, вроде генералов и сенаторов, начала потихоньку разбредаться. Чувствовали, что сильным мира сего надобно переговорить без лишних ушей.
– Как там Василь Лукич со всеми прочими поживают? – поинтересовался Остерман, хитренько посмотрев на Салтыкова.
– Василь Лукич барахло пакует, в деревню ехать готовится, а про остальных и прочих даже не знаю, – пожал плечами дядя государыни.
– Обидно Долгоруковым да Голицыным, что Верховный совет распустили, – хмыкнул Юсупов, вытаскивая из кармана огромный платок. Оттирая локоть от какой-то пакости, попавшейся на столе, князь лишь покачал головой. Делать замечания хозяину из-за нерадивости слуг было неприличным.
– Так ведь надеются они на что-то, – сказал Салтыков. – Думают, что государыня без них не обойдется. На Ваську Татищева они дюже злы. Думают, что это он во всем виноват. Дескать – Василь Никитич самолично придумал с челобитной к государыне прийти. Дворню послали, чтобы убить по дороге, да парень ему какой-то помог. Парень тот очень башковитый. Теперь вон, Василью Никитичу во всем помогает.
– Это не тот ли, кому Татищев чин коллежского регистратора исхлопотал? – вспомнил Юсупов. – Как там его? Ломоносов Михайла.
Присутствующие вежливо покивали. Но говорить о Татищеве, тем паче о каком-то мужике, ставшем коллежским регистратором и, стало быть, дворянином, было слишком мелко. Наконец Остерман начал нужный разговор:
– А как, Василий Федорович, считаешь, обойдется государыня без Долгоруковых? Ты ж, как-никак, любимый государев дядюшка.
– Так ты ж у нас канцлер, тебе виднее.
– Вице-канцлер, – уточнил барон. – Канцлером у нас покамест Гавриил Иванович пребывает.
– Ну да, ну да, – закивал Салтыков. – Головкин как канцлером стал двадцать лет назад, так и сидит.
– Так канцлерство-то у нас, не как в иных странах, – это не должность, а звание, – пожал плечами Остерман. – В Англии той же или в Швеции…
Андрей Иванович загрустил. Вроде бы добился таких вершин – голова кругом идет, но нет главного! Стать канцлером, сиречь персоной номер один по Табели о рангах, было его давней мечтой.
– Так это только по названию – вице, а так все кругом знают, что ты у нас главное лицо в государстве, – усмехнулся Салтыков.
– Василий Федорович, ты не шути так, – забеспокоился Остерман. Он даже заерзал, оглядываясь, – не слышит ли кто. – Главное лицо – государыня всероссийская, племянница твоя.
– Так кто тут спорит? – ответил Салтыков. – Конечно же, главное лицо – Анна Иоанновна. Но ведь известно, что у любого государя советники есть.
– Вот-вот, – поддакнул князь Юсупов. – И наше дело, как верных слуг государевых, – помочь императрице с такими советниками.
Остерман, выждав краткую паузу, со значимостью покивал измочаленным париком:
– И государыня наша, Анна Иоанновна, всегда себе советников толковых подбирает. В Курляндии у нее первейшим советником обер-камергер фон Бюрон был.
– Сестрица моя, покойная царица Прасковья Федоровна, зело недовольна была, что Анна с каким-то… – кашлянул генерал Салтыков и поправился, – от какого-то хера немецкого – не то булошника, не то конюха, – советы слушает. Да еще каждую ночь.
– Лучше бы она эти советы от кого-нибудь другого слушала, верно? Н-ну, скажем, от родственника твоего, князь Борис, – посмотрел Остерман на Юсупова. – Наш он по крайней мере, не немец.
Можно бы удивиться, что такие слова говорит уроженец Вестфалии, но Генрих Иоганн, давно ставший Андреем Иванычем, не воспринимался чужаком. К тому ж Юсупов был праправнуком крещеного мурзы, а Салтыковы вели свой род от какого-то пруссака[33].
– От Бобылева, что ли, от Андрюшки? – улыбнулся Юсупов. – Парень он неплохой, хоть и драчун малость.
