— Мы, Бабемба, никогда не упоминали о нем потому, что не говорим обо всем сразу. Что касается того, когда нас встретит Догита, то я не знаю этого. Я убежден только в том, что он сюда придет.
— Да, господин Макумазан, но когда, когда? Это король захочет знать, и вы должны сказать ему это. Господин, — прибавил он, понизив голос, — вы в опасности, так как у вас здесь много врагов… Белым людям запрещен доступ в эту страну. Если ты хочешь спасти свою жизнь, будь завтра готов сказать королю, когда Догита, которого он очень любит, придет сюда, чтобы поручиться за вас. Надо, чтобы он явился поскорее и в тот день, который ты укажешь, иначе он может не застать тебя в живых, если только он действительно придет. Вот что я по-дружески скажу тебе. Остальное зависит от тебя.
После этого он встал и ушел через дверь хижины и ворота ограды мимо часового, который отступил в сторону, чтобы дать ему дорогу. Я тоже поднялся со стула, на котором сидел, и в ярости зашагал по хижине.
— Вы понимаете, что сказал этот старый дурак? — (боюсь, что я употребил более сильное выражение) — воскликнул я, обращаясь к Стивену. — Он говорит, что мы должны быть готовы точно указать день, когда в город Безу явится другой старый дурак — брат Джон. В противном случае нам перережут глотки.
— Положение не из важных, — ответил Стивен. — В город Безу не ходят поезда-экспрессы, да если бы и ходили, то мы не могли бы быть уверены, что на одном из них приедет брат Джон.
— Не понимаю, почему этот осел не мог подождать нас в Дурбане вместо того, чтобы отправиться куда-то в северную часть Земли Зулу на дурацкую ловлю бабочек и сломать себе ногу или шею, если с ним действительно что-нибудь приключилось?
— Трудно сказать, что побудило его сделать это.
Мы снова уселись и смотрели друг на друга.
В это время в хижину вполз Ханс и сел на землю перед нами. Можно было просто пройти через дверь, но, не знаю почему, он предпочел вползти в хижину на руках и коленках.
— Чего тебе надо, уродливая жаба? — злобно спросил я его (он действительно походил на жабу; даже кожа у него под челюстью двигалась, словно у жабы).
— Баас встревожен? — спросил он.
— Я думаю, — ответил я, — встревожишься и ты, когда будешь извиваться на конце копья мазиту!
— У них широкие копья, делающие большие дыры, — заметил Ханс, в ответ на что я встал, намереваясь дать ему хорошего пинка.
— Баас, — продолжал он, — в этой хижине есть дыра, через которую все слышно, если лежать у стены, притворяясь спящим. Я слышал разговор бааса с этим одноглазым дикарем и баасом Стивеном.
— Что же из этого следует, маленькая змея?
— Если баас не хочет быть убитым в этом месте, откуда никак нельзя бежать, то нужно узнать точно день и час, когда прибудет Догита.
— Ах ты, желтый идиот! — воскликнул я. — Если ты будешь… — тут я остановился, так как подумал, что лучше выслушать Ханса до конца, нежели срывать на нем свое раздражение.
— Мавово — великий колдун, баас. Говорят, что его змея — самая сильная во всей Земле Зулу, за исключением змеи его учителя, старого Зикали. Он говорил, что Догита лежит где-то со сломанной ногой и что он придет сюда, чтобы встретиться с баасом. Потому он, без сомнения, может точно сказать, когда придет Догита. Я бы сам спросил об этом Мавово, но он не заставит свою змею работать для меня, Поэтому пусть лучше спросит его баас. Быть может, Мавово забудет, что баас смеялся над его гаданием.
— О, слепец! — ответил я. — Разве могу я поручиться, что вся эта история Мавово относительно Догиты не сплошной вздор? Ханс посмотрел на меня с удивлением.
— История Мавово — вздор! Змея Мавово солгала! Ох, баас смотрит на дело слишком по-христиански. Конечно, благодарение отцу бааса, я тоже христианин, но не настолько, чтобы отличить хорошее гадание от плохого. Змея Мавово лгунья! И это после того, как похоронен первый из тех охотников, которым в Дурбане была предсказана смерть! Прекрасно, баас, пусть будет так! Но все же только и остается либо просить Мавово, либо быть убитыми. Мне все равно, ибо я охотно начну новую жизнь в другом мире. Но пусть баас подумает, какой шум поднимет Самми.
С этими словами он выскользнул из хижины.
— Хорошее положение, нечего сказать! — чуть не со стоном обратился я к Стивену. — Я, белый человек, знающий, что все это кафрское гадание — чистейший вздор, должен просить дикаря сказать мне то, о чем он ничего не может знать! Это унизительно! Пусть меня повесят, если я сделаю это!
— Сделаете вы это или нет — вас все равно повесят, — ответил Стивен со своей приятной улыбкой. — Но скажите, старина, почему вы так уверены, что все это вздор? Нам говорили о многих чудесах, которые не были вздором, и если чудеса существуют, то почему им не существовать теперь? Я знаю, что вы мне на это возразите, и потому спорить дальше бесполезно. Однако я не так горд, как вы. Я попробую смягчить каменное сердце Мавово и уговорю его раскрыть свою книгу тайной мудрости.
С этими словами он вышел. Спустя несколько минут я был вызван из хижины, чтобы принять овцу, которая вместе с молоком, туземным пивом, хлебом и другими припасами, включая фураж для ослов, была прислана нам от Бауси. Тут я должен заметить, что во время нашего пребывания у мазиту мы ни в чем не нуждались. Здесь не знали голода, столь обычного в Восточной Африке, где путешественник часто ни за что не может найти себе пищи.
Я велел поблагодарить короля и выразил надежду отплатить ему завтра несколькими подарками. Потом я отправился искать Самми, чтобы приказать ему зарезать и приготовить овцу. Я нашел его или, вернее, услышал его голос за камышовой перегородкой, разделявшей две хижины. Он выступал в качестве переводчика между Стивеном Соммерсом и Мавово.
— Этот зулус, мистер Соммерс, — говорил он, — заявляет, что он понял все, о чем вы говорили, и что все мы, вероятно, будем убиты этим дикарем Бауси, если не сможем сказать ему, когда придет сюда белый человек Догита, которого он любит. Он также убежден, что с помощью своего гадания он мог бы узнать, когда это случится (что, без сомнения, мистер Соммерс, — скажу вам откровенно, — чистая ложь невежественного язычника). Он прибавляет, что не даст ни одного медного гроша за свою или за кого-нибудь другого из нас жизнь.
— Он говорит на своем вульгарном языке, что между желудком гиены из Земли Мазиту и всякой другой гиены нет никакой разницы и что здешняя земля так же хороша для его костей, как и всякая другая земля, так как земля есть худшая из всех гиен, рано или поздно пожирающая то, что родит. Извините меня, мистер Соммерс, что я повторяю пустую болтовню этого дикаря, но вы сами приказали мне точно передать его слова. Этот безрассудный человек говорит, что какая-то неведомая сила — он называет ее «силой, которая заставляет сиять солнце и усеивает покров ночи звездами» (извините, что я повторяю эти глупые слова) — заставила его родиться на этом свете и в определенный час унесет его из этого мира назад во мрак, в вечное лоно, где он либо будет пребывать во сне, либо снова вернется к жизни, согласно воле этой неведомой силы, — я точно перевожу его слова, мистер Соммерс, хотя не знаю, что все это значит, — и что ему безразлично, когда это случится. Он говорит еще, что он становится старым и что он видел много горя — он, я полагаю, подразумевает утрату своих жен и ребенка, — между тем как вы молоды и ваша жизнь со всеми ее радостями еще впереди. Поэтому он будет рад сделать все что в его силах, чтобы спасти вам жизнь, потому что, хотя вы и белый, а он черный, тем не менее он любит вас и смотрит на вас, как на свое дитя. Да, мистер Соммерс, я краснею, повторяя это, но этот черный человек говорит, что смотрит на вас как на свое дитя. Он прибавляет, что если понадобится, то он охотно отдаст за вас свою жизнь, и что отказать вам в чем-нибудь для него все равно, что разрезать свое сердце пополам. Но он должен отказать вам в вашей просьбе спросить какое-то существо, которое он называет змеей (что это означает, мистер Соммерс — я не знаю), когда белый человек по имени Догита прибудет в это место. Он говорит, что после того, как мистер Квотермейн посмеялся над его гаданием, он больше не станет заниматься им и скорее умрет, нежели нарушит свое слово. Вот и все, мистер Соммерс.
