В ответ доминиканцы утвердительно кивнули.
– Нотариус, запишите, прошу вас, что я и мои советники сочли эти свидетельства правдивыми и приемлемыми. Почему вы хотели узнать домашний адрес сеньора инквизитора, которому было поручено вести процесс вашей будущей супруги, монсеньор д’Отон?
Артюс вспомнил о советах, данных ему бальи, Аньяном и мессиром Жозефом. В том, чтобы лгать судьям, которые подтасовывают лживые доказательства, нет ничего постыдного.
– Я узнал, что Флорен имеет весьма своеобразное представление о своей миссии и должности.
– Мессир д’Отон, наш суд отвергнет любую клевету относительно покойного, – прервал графа сеньор инквизитор.
– Речь не идет о клевете и даже слухах. Вам это известно так же хорошо, как и мне. Некоторые нетерпеливые наследники и враги, решившиеся на месть, щедро платили Флорену за его услуги. Я не сомневаюсь, что после смерти Флорена было проведено строжайшее епископское расследование относительно его… сделок.
Взгляд бледно-голубых глаз пригвоздил графа к месту. Жак дю Пилэ возразил:
– Мы собрались здесь не для того, чтобы судить о деяниях нашего покойного брата, а чтобы оценить правомерность Божьего суда, снявшего с вашей супруги все подозрения. Итак, почему вы хотели узнать адрес сеньора инквизитора?
– Чтобы купить его, ведь, я настаиваю, это было обычной практикой.
– Какой позор, мессир! Вы хотели подкупить инквизитора?
– Позор должен был пасть на него, мсье. Подкупить можно лишь тех, кого развращают деньги, – возразил Артюс д’Отон властным тоном. – К сожалению, и я об этом уже говорил, маленький проходимец, который должен был мне сообщить адрес, сыграл со мной злую шутку. Впрочем, не знаю, действительно ли я жалею об этом. В конце концов, если бы Флорен захотел взять мои деньги, он бы остался жив.
– Внимательнее следите за своими словами, мсье! – воскликнул уязвленный Пилэ.
– Я буду внимательнее. Но никто не заставит меня поверить, что смерть Флорена вызвала всеобщее огорчение.
Жак де Пилэ напряженно думал несколько минут. Он привык к выходкам обвиняемых, неважно, совершали они преступления или нет. Разумеется, он был готов к тому, что сеньор д’Отон даст ему решительный отпор, будет вести себя дерзко. Однако сеньор инквизитор столкнулся со стеной спокойного упорства, к которой он не знал как подступиться.
– Секретарь, предъявите вещи, найденные в сточной канаве дома на улице Ангела.
Молодой человек вскочил, схватил небольшой мешочек, лежавший перед ним, и бросился к сеньору инквизитору. Тот велел:
– Извольте показать их судьям, а также нотариусу и монсеньору д’Отону.
Доминиканцы сделали вид, что погрузились в немое созерцание драгоценностей, которые, несомненно, уже видели раньше. Нотариус переворачивал костлявым указательным пальцем кольца, завернутые в тряпочку. Артюс д’Отон бросил на драгоценности беглый взгляд. Золотое кольцо с огромным прямоугольным топазом, которое, очевидно, носили на указательном пальце, лежало рядом с широким кольцом с россыпью прекрасно ограненных жемчужин и сапфиров. Изящная змея с рубиновыми глазами, вероятно, украшала мизинец Флорена.
– Вам знакомы эти кольца, мессир д’Отон? – слащавым тоном спросил инквизитор.
– Нет.
– Вы утверждаете, что никогда их не видели?
– Да. Клянусь честью.
– Монсеньор д’Отон… Послушайте… Как вы объясните эту загадку? Негодяй, пьяница, случайно встреченный в таверне, следует за сеньором инквизитором до самого дома. Затем они пьют вместе, как о том свидетельствуют разбитые стаканы, найденные на месте. Возможно, затем вспыхивает ссора. Как бы там ни было, этот пьяница убивает Никола Флорена, срывает с его пальцев кольца… которые следователи Папы, да будет он благословенен, находят через два года в сточной канаве. Разве это не странно?
– Ничто в людях уже не вызывает у меня удивления. Если вы позволите сделать мне замечание, мне непонятно, почему я должен объяснять мотивы поступка подлого убийцы.
Непринужденный, без малейшего намека на высокомерие тон графа окончательно смутил Жака дю Пилэ.
– Вы дворянин, пользующийся безукоризненной репутацией. Разве вы не находите, что этот поступок, необъяснимый, если речь идет о каналье, становится понятным, если это было не ограбление, а хладнокровное убийство, совершенное человеком благородного происхождения, решившим защитить женщину, которая очаровала его до такой степени, что он женился на ней. Кража колец была не чем иным, как попыткой ввести следователей в заблуждение. Так оно и произошло. Впрочем, этот человек благородного происхождения счел недостойным оставлять драгоценности себе.
– Должен признать, ваши рассуждения не лишены здравого смысла. Однако в них есть один существенный изъян. Неужели этот человек благородного происхождения настолько глуп, что бросил кольца, обличающие его, в сточную канаву дома Флорена? В единственное место, где их можно легко найти?
Пилэ ожидал подобного возражения.
– Волнение, угрызения совести из-за того, что он убил Божье создание…
– Но разве вы сами не сказали сейчас, что он хладнокровно убил Флорена? Оставим эти мистификации, сеньор инквизитор. Сомневаюсь, что я был единственным дворянином, которому смерть Флорена не доставила никакого огорчения. Держу пари, многие другие возблагодарили небеса, узнав о его смерти. Пусть это не по-христиански, но это не преступление.
Жак дю Пилэ провел множество допросов, вывел на чистую воду множество виновных. Он разоблачал самые хитроумные обманы, загонял в угол таких обольстительных лгунов, что, не разобравшись, без колебаний можно было бы даровать им прощение. Он ставил в безвыходное положение коварных плутов, прикидывавшихся кроткими агнцами, а порой вызволял из зловонных застенков Дома инквизиции невинных, скудость ума которых прямиком вела их на костер. Одним словом, человеческая душа и ее потемки не были для Пилэ великой тайной. Во время процессов его вели абсолютная вера и несгибаемая стойкость. Он врачевал души заблудших во имя любви к Богу.[82] Страсть к Богу жгла Жака дю Пилэ, пожирала его так нежно, что он никогда не осквернил бы ее очевидной несправедливостью, постыдным или услужливым приговором. Разумеется, он уехал из Эвре, уверенный в виновности монсеньора д’Отона. Ведь на него оказало сильное влияние то, как изобразил для него графа епископ. Но несколько минут назад он вдруг почувствовал неуверенность.
С самого раннего утра он раз десять вспомнил о коротком послании, которое получил из Рима неделю назад. Послание было написано рукой камерленго Гонория Бенедетти и скреплено папской печатью.
