— Скорее друг, Дмитрий Александрович.
— Ну, вот и славно! — мило улыбнулся он, спрятав на время змеиные черты. — Хоть в чем-то определились! Коль так – не враг и я тебе. Чтобы ты в это поверил, кое-что расскажу. Хочешь?
— Я весь внимание…
— Обдумав нашу прошлую встречу, я пришел к выводу, что ты владеешь некой необъяснимой силой. Трижды заставил меня сделать то, чего я не хотел. Нужно будет – заставишь вновь. Так?
Не дождавшись ответа, он продолжил:
— Да, так! Так! Но это я к слову, поясняю свои мотивы. А коль силу эту нельзя побороть, значит, нужно, либо уничтожить, либо приручить, либо подружиться. Скажу откровенно: вначале я остановился на первом…
Шеин не уставал меня изумлять. Оказывается все это время, сам того не подозревая, я ходил по канату над ареной, посыпанной опилками.
— …но так и не решился. Было в этом что-то неправильное, смертельно опасное. Зато я понял, что ты не враг и решил поговорить откровенно. Может, нам удастся если не подружиться, в чем я сильно сомневаюсь, то хотя бы заключить временный союз. Так сказать – на основе общих интересов. Но сначала, скажи мне, Андрий, как на духу, чего ты хочешь?
"Сказать? Почему бы и нет? Чем я рискую?"
— Чтобы царь Петр победил короля Карла.
У Шеина отвисла челюсть. И я увидел, что язык у него обычный, как и у всех людей.
— И всего-то?!! Господи, прости… Да ты хоть в своем уме?!
Я увидел, что он лихорадочно соображает. И вновь подивился его гениальности.
— А что, это возможно? Когда-то было по-другому? — побледнев, словно смерть, спросил он.
"Стоп! — спохватился я. — Стоп, ни шагу вперед! Мы на грани пространственно-временного коллапса. Но смолчать тоже нельзя. Союзник в лице Дмитрия Александровича бесценен!"
— Все – в руках Божьих!
— Значит, можем! Допытываться не стану. Лучше расскажу последние вести. Сам только сегодня узнал. Про Кочубея слыхал?
— Нет.
— Ну, так послушай. Всех, кто подписал последний донос государю, вызвали в Витебск, в канцелярию Головкина. Он же вел следствие. Под пытками Кочубей и Искра признались во лжи. Тридцатого апреля следствие завершилось. Их приговорили к смерти, попа Ивана Свитайла – на Соловки, сотника Кованько – в Архангельск. Потом пытали еще раз. После чего Кочубея и Искру перевезли в Смоленск, затем по Днепру в Киев. А уже оттуда в гетманский табор в Борщаговке, под Белую Церковь. Думаю, не пройдет и месяца, как их казнят.
— А что Карл, уже выступил из Саксонии?
— И это знаешь?
— Знаю.
— И про совет в Белинковичах тоже?
— Про совет нет…
— Видишь, Андрий, как я тебе доверяю… Заберу-ка я тебя, пожалуй, к себе в штаб. Верю, пригодишься и не предашь… Пошли обратно. По пути расскажу о совете. Ну, а ты мне все-таки ответь, только на этот раз честно. Ответишь?
— Постараюсь…
— Что было в письме Кочубея, знаешь?
— Знаю!
— И что же обо всем этом думаешь? Может Мазепа изменить?
— Да. Может.
— Есть какие-то факты? Или только так… домыслы.
Ну что ему сказать? В нашей реальности пушки Левенгаупта и переход Мазепы с казаками на сторону шведов решили исход войны. Для него это факты или домыслы?
— Есть и факты: у Кочубея видел подлинное письмо Лещинского к гетману, в котором шла речь о переговорах с Карлом. Видел и самого Мазепу, побывал в Батурине – готовится.
— Что за письмо? Почему не всплыло во время дознания?
— Не знаю. Я предупреждал… да, видать, Василий Леонтьевич не сберег.
— Мм-да… Сохрани он это письмецо… все могло пойти по-иному.
— Да кто его знает! Закон Гофмана-Мебиуса еще никто не опроверг.
— Чей закон?
— Не обращайте внимания, Дмитрий Александрович. Это я так… Лучше расскажите о совете в Белинковичах.
— Александр Данилович докладывал государю план предстоящей кампании…
— Небось, с вашей подачи, любезный подполковник?
— Ей-Богу, вы переоцениваете мою скромную особу… хотя… Так вот. Главные силы все время перед неприятелем, но в бой не вступают – отходят, опустошая местность. Слава Богу – погулять есть где. Кавалерия же остается в тылу шведов. Теребит их сзади, захватывает обозы, бьет малые отряды.
— А разрывать войска государь не боится? Ведь кавалерии придется идти по дважды опустошенной местности.
За излишнюю проницательность Шеин наградил меня подозрительным взглядом.
— А вы часом таки в Белинковичах не были? А то слово в слово повторили то, что говорил фельдмаршал Шереметьев.
— Ну что вы, Дмитрий Александрович? Сами видели, как с казаками водку пил да в карты играл.
— Да знаю, знаю, — отмахнулся Шеин. — Значит так, собирай свои вещички, слуг и чтобы к вечеру был у меня при штабе. Кстати, водочки попьешь, теперь, уже за здоровье полковника Дмитрия Александровича Шеина. Светлейший вчера привез указ государя. Видишь ли, в роду нашем кому-то достались терема да злато, а кому-то – одно славное имя. Так что все своими трудами… Или слабо, нечистая сила с крестом на шее?
* * *
Нет, совсем не зря спутники Марса назвали Фобос и Демос. Страх и ужас идут за богом войны по пятам. Те, кто видел лучевые язвы марсианских рудников, безволосые головы, беззубые рты и незрячие глаза, не забудут их никогда. Это и есть страх и ужас моей реальности. Кошмар просвещенной эпохи. Беспощаден кровавый бог и здесь "в зазеркалье". Щедрой рукой рассыпает вокруг себя смерть и муки, холод и голод, ввергает в разрушения и запустение целые провинции. Воюют короли и гетманы, а гибнут мужики, бабы да детишки. Простой люд расплачивается за высокие цели великих государей. Кто деньгами, кто здоровьем, а кто и собственной жизнью. Это в штабах – карты, стратегии, отвлекающие удары. А на полях баталий – боль, кровь и смерть…
Даже при штабе, под надежным крылом полковника Шеина я видел сотни раненых и больных, нищих голодных беженцев, похоронные команды за работой.
Начало кампании было для русских неудачным. В первых числах июля под Головчином шведы внезапно атаковали дивизию генерала Никиты Ивановича Репнина и, перебив немало солдат, захватили десять пушек. Как ни старались Меньшиков и Шереметьев приуменьшить последствия поражения, но Петр быстро во всем разобрался и велел провести показательный суд, назначив именно их председателями. Никита Иванович через час стал рядовым, а мог и вовсе лишиться жизни. Как это случилось с Кочубеем и Искрой, которым четырнадцатого июля в гетманском лагере под Белой Церковью отрубили головы.
Петр не знал пощады. Не угодивший ему в единый миг мог утратить все: годами нажитые привилегии, звания, имения и очутиться на пути в холодную Сибирь. А то и похуже…
