– Поэтому ты собирала все долги? Поэтому мы поехали в Китовый залив за рыбной фабрикой и траулерами? Тебе нужны деньги?
– Да, chеri, да, – подбадривала она, машинально встряхивая его руки: хотела, чтобы он понял. И лицо Шасы осветилось.
– Ты собираешься покупать! – воскликнул он.
– Я уже начала, – сказала Сантэн. – Я покупала землю и шахтные концессии, рыбные концессии и концессии на добычу гуано, покупала здания. Я купила даже театры «Альгамбра» в Кейптауне и «Колизей» в Йоханнесбурге. Но чаще всего я покупала землю и право покупать больше земли, десятки и сотни акров, chеri, по два шиллинга за акр. Земля – единственное подлинное богатство.
Он не мог сразу понять все, но почувствовал грандиозность ее планов, и она прочла это в его глазах.
– Теперь ты знаешь нашу тайну, – рассмеялась она. – Если я верно все рассчитала, мы удвоим или учетверим наше состояние.
– А если нет? Если… – он поискал нужное слово, – если депрессия будет продолжаться и продолжаться, что тогда, мама?
Она поджала губы и выпустила его руки.
– Тогда, chеri, все будет неважно – так или иначе.
Она включила двигатель и проехала последний участок вверх по дороге до бунгало, одиноко стоящего на широкой лужайке. Ярко горели окна, у входа на веранду уважительно выстроились многочисленные слуги в безупречных белых ливреях.
Сантэн остановила машину возле ступеней, заглушила мотор и снова повернулась к сыну.
– Нет, Шаса, chеri, мы не обеднеем. Мы станем богаче, богатыми как никогда. А еще позже благодаря тебе, дорогой, получим возможность и дальше приумножать свое богатство. Огромное состояние, огромная власть. О, я все это спланировала, очень тщательно.
* * *
Ее слова породили у Шасы противоречивые мысли. Он не мог уснуть.
Огромное состояние, огромная власть. Эти слова будоражили и тревожили. Он пытался представить, что они значат, и увидел себя цирковым силачом в леопардовой шкуре и кожаных нарукавниках; он стоит, подбоченясь одной рукой, согнув другую так, что взбухли мощные мышцы, на пирамиде золотых соверенов, а прислужники в белых одеяниях кланяются, выражая покорность.
Снова и снова он возрождал в сознании эту картину, меняя подробности, сплошь приятные. Но не хватало финального штриха… пока он не увидел у одной из фигур в белом одеянии копну спутанных ветром, выгоревших волос. Он поместил эту фигуру в первый ряд, и она подняла голову и показала ему язык.
Эрекция была такая быстрая и сильная, что он ахнул, и, прежде чем сумел остановиться, его рука скользнула под простыню и устремилась в ширинку пижамы.
Джок Мерфи предупреждал его об этом. «Так ты испортишь зрение, мастер Шаса. Я видел много хороших людей с битой или клюшкой для поло, которых погубили миссис Рука с ее пятью дочерьми».
Но в воображении Шаса видел сидящую Аннелизу, которая развела ноги и медленно тянула вверх подол белого одеяния. Кожа у нее на ногах была гладкая, как масло, и он негромко застонал. Она смотрела на перед его костюма, юбка поднималась все выше, и кулак Шасы ритмично задвигался. Он ничего не мог с собой поделать.
Выше и выше поднималась белая юбка – и никак не могла добраться до паха. Ноги девушки, казалось, уходят в бесконечность, как железнодорожные рельсы в пустыне, которые все тянутся, тянутся, но никогда не встречаются. Шаса задохнулся и рывком сел на матраце, вдвое согнувшись над своим летающим кулаком, и это произошло – резко, болезненно, словно ему в кишки вогнали штык. Шаса вскрикнул и упал на подушки.
Хитрое, улыбающееся веснушчатое лицо Анализы исчезло, мокрый перед пижамных штанов становился ледяным, но у него не было сил снять их.
Когда слуга с подносом (кофе и блюдо жестких сладких сухарей) разбудил его, Шаса чувствовал себя утомленным и измученным. Снаружи было темно. Он перевернулся на другой бок и закрыл голову подушкой.
– Мадам ваша мамушка велела мне ждать, пока вы не встанете, – мрачно сказал слуга-овамбо, и Шаса поплелся в ванную, стараясь скрыть сухое пятно на пижаме.
У входа в бунгало его ждал конюх с оседланным пони. Шаса пошутил и посмеялся с конюхом, погладил пони, потерся с ним лбами и легонько дунул ему в ноздри.
– Толстеешь, Пресвитер Иоанн, – сказал он пони. – Придется погонять тебя с клюшкой для поло.
Он сел в седло и поехал короткой дорогой, вдоль трубопровода, огибающего холм. По трубе воду от источника у холма подавали на шахту и к промывочному оборудованию. Шаса миновал здание насосной станции и ощутил укол вины из-за своего ночного прегрешения, но тут рассвет озарил равнины под холмами, и он забыл обо всем, глядя, как вельд оживает и приветствует солнце.
Сантэн приказала не трогать лес по эту сторону холмов, и здесь возвышались деревья мопани, стройные и величественные. В зарослях ниже по склону кричал выводок франколинов, мимо носа пони проскочила серая южно-африканская антилопа, возвращавшаяся с водопоя. Шаса рассмеялся, когда пони деланно шарахнулся.
– Прекрати, старый шут!
Он свернул за холм, и контраст показался ему угнетающим. Вырубленный лес, шрамы разработок на склоне, безобразные квадратные железные постройки и похожие на скелет фермы промывочного оборудования.
Шаса пятками тронул пони, и последнюю милю они проскакали, добравшись до главного транспортного узла, как раз когда старый «форд» Твентимен-Джонса с включенными фарами выехал из поселка.
Твентимен-Джонс, выходя, взглянул на часы, и опечалился еще сильнее: Шаса пришел на три минуты раньше срока.
– Бывали когда-нибудь на откатке, мастер Шаса?
– Нет, сэр.
Он хотел добавить: «Мама не разрешала», но почему-то это показалось ему лишним, и он впервые ощутил тень недовольства из-за вездесущего и подавляющего присутствия матери.
Твентимен-Джонс провел его к началу откатки и познакомил с бригадиром.
– Мастер Шаса будет работать с вами, – объяснил он. – Обращайтесь с ним, как всегда обращаетесь с молодым человеком, который когда-нибудь станет вашим управляющим, – пояснил он.
По лицу Твентимен-Джонса невозможно было понять, когда он шутит, поэтому никто не рассмеялся.
– Раздобудьте ему жестяную каску, – приказал Твентимен-Джонс и, пока Шаса приспосабливал ремни каски, отвел его к подножию крутого утеса.
В подножие утеса уходил наклонный туннель – рельсы под углом в сорок пять градусов спускались в круглое отверстие и исчезали в темной глубине. У начала рельсов стояла цепочка вагонеток. Твентимен-Джонс провел Шасу к первой, и они вдвоем забрались в стальной кузов. За ними двинулась смена: дюжина белых надзирателей и сто пятьдесят черных рабочих в рваных пыльных комбинезонах и шлемах из блестящего некрашеного металла; все они смеялись и шумно возились.
