Вдруг Сторман замолчал, вслушался в вой ветра и тут же заорал, подняв голову к палубе:
— Сто якорей в глотку! Кто там свистит? Боцман!
— В чем дело? — не понял Батхерст.
— А вы что, сэр, не слышите?
— Нет, только чертов ветер! Но в чем дело?
— Вы не знаете, что свист на корабле навлекает гнев бури? Согласно морскому закону, за это выбрасывают за борт! Боцман!!!
Не дождавшись ответа, он ринулся по лестнице, ведущей на палубу. Бенджамен поспешил за ним. Но достаточно было высунуть голову из люка в заливаемую дождем и волнами преисподнюю на палубе, чтобы понять, что свист доносится не отсюда. Они поспешили, а вернее — поползли, на другой конец судна цепляясь руками за стенки, балки и доски пола.
Вдруг Бенджамен тоже услышал. И в то же самое мгновение он вспомнил. Он догнал Стормана, схватил его за плащ и придержал.
— Сэр, этот выродок там! — крикнул ему на ухо капитан, показывая рукой направление.
— Тихо! — рявкнул Батхерст.
— Что тихо?! Я не позволю свистеть в шторм, это мой корабль! Мой, и я буду…
— Заткнись, а не то сдохнешь тут же! — услыхал он в ответ.
Глянув на лицо Бенджамена, капитан сразу же замолчал. Сейчас они оба прислушивались. Сквозь скрип балок и досок обшивки, сквозь глухое, заглушаемое бортами рычание волн, сквозь стоны вихря и сотни других звуков пробивалась мелодия, никак не соответствующая этому безумию. Зато она навевала воспоминания о запахе лугов багряным вечером, о спокойных, а не пляшущих над головой звездах, костру и женским волосам, стекающим между пальцами — печальная и завораживающая, очень трогательная. Бенджамен уже вспомнил, где ее слышал. Когда открылась калитка памяти, он чуть не завыл, и именно тогда Сторман замолк, увидав в глазах Батхерста смерть. Удачливый глупец! И вправду, — подумал Бенджамен, — ты снова прав, Литтлфорд! Ну и ладно, пускай так и остается, пускай всегда будет так, и я выиграю!
— Капитан, возвращайтесь к себе, я сам займусь этим, — сказал он. — Это мой человек. Он не знает морских обычаев, и я прошу прощения от его имени. Больше такого не повторится.
В узкой нише, рядом с дверью склада, на мотках веревок сидел человек. В темноте нельзя было разглядеть лица.
— Кто здесь? — спросил Бенджамен.
Свист, который он слышал на Чейн Уок замолк, сидящий начал подниматься.
— Это я, сэр.
— Парвис? Что ты тут делаешь?
— Да вот, нашел уголок поудобнее, сэр. Эти канаты словно колыбель, корабль болтает, но канаты держат, и ты не летаешь от стенки к стенке.
— Ты замечательно свистишь. Что это за мелодия?
— А я знаю? Это мой старик меня научил.
— Тебе она нравится?
— Нравится, сэр.
— И, видимо, ты ее частенько насвистываешь?
— Ну, она мне нравится, сэр.
— Тут капитан сердится, во время шторма свистеть нельзя.
— Нельзя? Это почему же, сэр?
— Я объясню тебе на палубе. Пошли.
Они остановились на баке, вцепившись в борт.
— Сэр! — крикнул Парвис, стараясь заглушить ветер, — сэр! Почему здесь?! Тут долго не выдержать! Так зачем же…
— Ты ошибся, парень, мы плывем не во Францию, а в Пруссию! — закричал в ответ ему на ухо Батхерст. — В Пруссию, Парвис!!!
— Не понял, сэр.
— Все ты понял! Если хочешь бежать, скатертью дорога! Но только сейчас! Ну? Скажи-ка, Парвис, сколько курьеров отправилось с твоим донесением? Кто стоит во главе сети? И адрес! Я помогу тебе, приятель! Чейн Уок!..
В этот момент рука цыгана метнулась к нему. Полуоборот, удар в желудок, поправка в шею, выкрученная назад рука, вопль боли.
— Ну, говори, говори же!!! — зарычал Батхерст, держа одной рукой выкрученное плечо Парвиса, а второй — его волосы.
— Один курьер! Один! Клянусь! Ауууу! Я контактировал с «Швейцарцем», имени не знаю. Номер дома тоже не знаю. Нет! Больнооооо! Отпусти!!! Неееет!
Темнота проглотила тело с волчьим аппетитом, только мелькнула рука с растопыренными пальцами, а может, это была только пена, и снова вой шторма.
Обернувшись, Батхерст увидел Стормана.
— Что вы наделали?! — крикнул капитан. — Вы с ума сошли! Я же не говорил серьезно про то, что выбрасывают за борт… такого… такого сейчас не делают. Боже, вы же убили его только за то, что он свистел!..
— Успокойтесь, не потому. Мне плевать на морские обычаи, я играю свою игру, и в моей партии иногда нужно сдать пешку, чтобы выиграть. Так что не вмешивайтесь, капитан.
Бенджамен спустился в трюм и позвал Диаса.
— Мануэль, пускай никто не выходит на палубу. Только что Парвиса смыло за борт.
— О Боже! — воскликнул в ужасе цыган.
— Так уж случилось… Ты давно его знал?
— Около года, сеньор. А познакомились мы на нарах. Боже! А ведь он так хотел быть с нами, сам меня просил…
— Принеси мне его вещи. И не забудь, никому нельзя выходить!
Через девять часов они вошли в устье Эльбы, а вскоре бросили якорь в Альтоне. За густой пеленой дождя порт был почти не виден. С брига спустили шлюпку. Было 2 ноября, шесть часов вечера.
Глава IV
Комедианты и коммандос
Уже упомянутый мною хроникер, бывший личный секретарь Наполеона, а в то время, о котором идет речь, его полномочный посол в Брауншвейге, Мекленбург-Шверине и ганзейских городах, мсье де Бурьенн, вспоминая свое пребывание на дипломатическом посту в Гамбурге, написал:
На расстоянии в полчетверти мили от Гамбурга располагается насчитывающий сорок тысяч душ город Альтона, бургомистр и начальник полиции которого полностью преданы англичанам[129].
Бурьенн, который по сути был всего лишь щупальцем Фуше в северной Германии, доступа в Альтону не имел, вот почему он жаловался, что для него Альтона расположена «не слишком близко»[130], прибавляя при этом, что этот город является «убежищем всех бандитов, воров и мошенников, скрывающихся от юстиции своих стран. Может потому, Гейне и назвал Альтону «Eine Merkwurdigkeit von Hamburg»[131].
Корабль Батхерст с капитаном покинули вместе. Сторман отправился оформить связанные со стоянкой формальности в администрации порта. Бенджамен без всяких хлопот разыскал дом Траутмана. Он долго лупил кулаком в дубовую дверь и уже собирался уходить, когда за стеклом блеснул огонек свечи, окно раскрылось, и в нем появилась голова старика в ночном колпаке.
— Чего надо?!
Бенджамен подошел к окну и тихо сказал:
— Я ищу доктора Борга.
Старик какое-то время присматривался к нему, после чего закрыл окно. Бенджамен услышал шаги в прихожей, и двери открылись.
— Будьте завтра в Оттензее, в церкви, у могилы поэта[132], в одиннадцать утра. В руке держите вот этот экземпляр «Гамбургского Корреспондента»[133].
