За столом воцарилась напряженная тишина, взгляды всех сосредоточились на покрасневшем лице Трахомова.
Говорить он начал тихо, с усилием сдерживая клокочущий в груди гнев:
— Сотни верст я пробирался в Крым. Я пускал под откосы большевистские поезда, я поджигал стога и амбары, меня преследовала по пятам свора чекистов… За что?.. — Он оглядел сидящих за столом и вдруг истерично крикнул: — Мне не нужна Россия, где мою землю будет топтать холопский лапоть, а я должен ждать выкупные подачки! Не будет этого! Моя Россия — это моя собственная земля.
Генерал понял, что настало время использовать субординацию.
— Успокойтесь, Матвей Владимирович, — твердо сказал он. — Как вы не можете понять, что земельная реформа — это скорее политический лозунг, чем реальная мера. Речь идет о земле, которой помещики в настоящее время все равно не имеют. Важно заручиться поддержкой казачества, которое искони тяготеет к крепкому земельному хозяйству. А там, дай бог удачи, можно издать еще сотню законов. Будет власть — будет и земля.
Трахомов вдруг замер, как человек, который в темноте наткнулся на стену и, поняв, что прямо ходу нет, соображает, где лучше обойти: права или слева.
Чтобы разрядить обстановку, Елизавета Дмитриевна попросила Любомудрова завести граммофон.
— Давайте потанцуем. Приглашайте, Матвей Владимирович, Танечку к танцу. Ну же!
— Да-да, — подхватил Любомудров, — только музыка способна изменить настроение, сблизить и примирить.
Трахомов удивленно посмотрел на них.
— Прошу прощения, Елизавета Дмитриевна, — резко сказал он. — Нам следовало бы играть «Даргинский марш», а мы, видите ли, — танго, танго! Мы уже протанцевали Россию! До свидания, честь имею.
В зале воцарилось неловкое молчание. Первой тишину нарушила Елизавета Дмитриевна:
— Боже мой, как изменились люди, — глубоко вздохнула она. — Одни превратились в ужасных неврастеников, других охватила черная, как ночь, отрешенность. И все живут уже прошлым. Да-да, прошлым, потому что будущего нет, не-ет…
Елизавета Дмитриевна горестно покачала головой, губы ее дрогнули, глаза наполнились слезами.
— Не надо так изводить себя, Елизавета Дмитриевна. — Таня встала, подошла к генеральше и обняла ее за плечи.
— Да-да, конечно, милочка моя, не может же так продолжаться вечно… Лучше поиграйте нам немного.
1
Военные самых разных мастей и рангов метались по коридорам управления, перехватывали на ходу нужных должностных лиц, толпились у дверей приемных и кабинетов. Не успел полковник Наумов закрыть за собой двери кабинета, как они тут же открылись, и на него, словно горный ветер, налетел знакомый уже интендант Терско-Астраханской бригады есаул Дариев.
— Агас цу, зыранг.[20] Ты меня выручил, я тебя не забыл. Помоги еще раз: автомобиль есть — бензина нет.
— Есаул Дариев? — вспомнил Павел Алексеевич. — Рад видеть вас. Садитесь.
— Понимаешь, конь движется на овсе, сене, траве… Автомобиль — только на бензине. Дай мне бензина, по-жалста. Хожу целый день, никто не дает. Один ты остался, вся надежда на тебя.
— Все, что угодно, только не бензин. Не обижайтесь, но чего не могу…
— Сволочи! Тыловые крысы!.. Стрелять вас, вешать!.. — вскочил Дариев, глаза его сверкали, голос клокотал.
— Успокойся, буйный мюрид, никто тут не виноват. Есть строгий приказ об экономии бензина. На фронте из-за его отсутствия стоят броневики, а в тылу гоняют автомобили за десятки верст, часто по личным делам. Это, если хотите, преступно.
Глаза кавказца зло сверкнули.
— За-ачем так говоришь? Я выполняю важное поручение генерала Улагая. — Он ударил рукой по полевой сумке. — Делаешь хорошее дело — не говори плохие слова.
— Генерала Улагая?.. — Наумов недоверчиво посмотрел на есаула: чего это он козыряет именем командующего Керченским укрепленным районом? — Разве ваша Терско-Астраханская бригада входит в состав его войск?
— За-ачем бригада? Генерал Улагай сказал: «Храбрый интендант — лучший адъютант. Беру тебя, Алим Дариев, к себе в адъютанты».
— Поздравляю вас, Алим… Как зовут вашего отца?
— А что? Ашах Дариев.
— …Алим Ашахович. Воевать под началом такого боевого генерала, как Улагай, — честь для любого офицера. Вы где остановились?
— За-ачем остановился? Ехать надо.
— Пойдемте-ка пока ко мне, выпьем за здоровье генерала Улагая, — предложил Наумов.
— С удовольствием. А бензин дашь? — с надеждой спросил Дариев.
— Дам, но об этом никто не должен знать. Завтра часов в пять утра прибывает транспорт с горюче-смазочными материалами, и я прикажу заправить ваш автомобиль. А сейчас пойдемте ко мне.
— Бузныг, полковник. Я твой мюрид, хцауштен.
— Обращение по званию никогда еще не сближало офицеров. Называйте меня Павлом Алексеевичем.
…В квартире Наумова царили полнейший порядок и чистота.
Между окон, выходящих в сторону крутого ската высоты, стоял комод с резной отделкой, слева — диван с высокой спинкой, посередине — стол, обставленный венскими стульями. Справа при входе — голландская печь, обитая черной жестью, дальше — дверь в комнату, которая служила Павлу Алексеевичу спальней.
— Располагайтесь, отдыхайте, словом, будьте как дома… Ко мне обычно никто не приходит.
Наумов открыл дверь и крикнул ординарца. Через мгновение Саша стоял, вытянувшись по стойке «смирно».
— Обед готов?
— И ужин тоже, ваше высокоблагородие. Надобно только разогреть.
— Пока дай нам по чарочке и что-нибудь закусить.
На столе появились две бутылки коньяка и несколько бутылок сухого вина. Затем они стали постепенно обрастать закусками. По тому, как посматривал Дариев на стол, Павел Алексеевич понял: тот голоден, как февральский волк.
— За приятную встречу при неприятных обстоятельствах, — сказал Наумов, поднимая стакан.
Дариев залпом выпил и с жадностью набросился на закуску. А когда Саша принес кастрюлю с борщом, он повел носом, глубоко втянул воздух и откровенно ослабил ремень.
Павел обратил внимание на то, что есаул даже за столом не расстается с полевой сумкой.
— Если у вас с собой документы — советую сдать до утра в нашу секретную часть.
— За-ачем, ничего секретного нет. Личное письмо начальника штаба генералу Улагаю.
После обеда, который оказался и ужином, Наумов пожелал есаулу приятного отдыха и, сославшись на неотложные дела, ушел в управление.
Было уже за полночь, когда Саша услышал легкий скрип калитки. Человек шел, не скрываясь, по выложенной кирпичом дорожке.
