Грозная крепость явилась жертвой военного договора херсонесцев с понтийским царем Митридатом VI, который в помощь им послал свое войско под предводительством Диофанта. Диофант сровнял Керк с землей и еще много тавро-скифских крепостей порушил, за что херсонесцы установили ему в своем городе медную статую.
Вы, наверное, заметили, что в своих рассказах о днях минувших я вдаюсь в подробности.
Ветры истории всегда опаляют безжалостно, — как бы мы хотели, может быть, вернуть хоть частицу того, что зовется ушедшей в глубь веков жизнью! Но не вернешь… Лишь остаются камни вместо крепостей, статуи вместо живых людей, а то и просто слова о них, обжигающие сердце… Помните, как те, прочитанные нами о молодой женщине Ойнанфе, или же вот эти, выбитые на одном из гранитных столбов, поставленных завоевателями.
— Константин, — зову я философа и указываю на надпись, — это тоже как плач… Но уже по убитому воину…
Константин шевелит губами, читает:
«Чтимый средь юношей всех, светлой звезды красоты, в битве за Родину был ты завистливым сгублен Ареем. Сирым родителям слез горький оставивший дар. О, если больше Плутону, чем нам, достаются на радость дети, зачем вы в родах мучитесь, жены, тогда?!»
Прочитал, задумался и сказал:
— Леонтий, если родина этого погибшего в бою юноши здесь, то он достоин уважения и славы, но по всему видно, что она была далеко от него… А пришел он сюда захватить чужую землю, и тогда не знаю, как его чтить…
— Отец мой, в тебе говорит сейчас кровь славянина… А если бы ты был грек? Как тогда бы сказал об этом юноше одной с тобой родины?
— Я бы сказал то же самое, Леонтий…
Я взглянул в его честные, умные глаза и подумал: «Да, он бы и тогда сказал то же самое…»
От крепостных развалин шла выбитая в скале дорога, такой ширины, что только проехать арбе или двум рядом скачущим всадникам.
Мы отпустили поводья, но вскоре лошадей пришлось попридержать, потому что дорога стала круто спускаться к зеленеющей внизу роще — там и располагалось кладбище первых христиан, а чуть левее — кладбище иудеев.
В роще пели птицы, особенно звонко заливался соловей в кустах, за которыми мы увидели полуразвалившуюся часовню, сложенную из красных кирпичей, теперь уже заросших мхом. Значит, где-то поблизости должна быть вода; и точно, недалеко от часовни бил родник…
Мы с Константином скинули свои монашеские рясы, ополоснули лица и руки и сели за еду. Солдаты, привязав лошадей около часовни и задав им корму, тоже последовали нашему примеру.
Мы жевали холодные куски рыбы и запивали студеной водой. Чудо природы! Кругом каменистая степь, покрытая верблюжьей колючкой, и вдруг в долине — зеленый островок, в котором журчит родничок и поют птахи.
Хорошо поели, попили, теперь бы закрыть глаза и заснуть под шелест кленовых и буковых листьев, издаваемый под дуновением легкого зефира. Но… Константин нетерпелив, как ему хочется отыскать хоть маленький след, который бы и вывел нас к месту гибели святого Климента!
Мной, признаться, тоже овладевает такое нетерпение, но я, видимо, не так легок на подъем, как философ, и, прежде чем отправиться бродить среди древних могильных памятников христианского кладбища, я бы не посчитал зазорным поспать часика два-три. Но голос Константина неумолим:
— Леонтий, тебе не стыдно отдаваться в такую минуту неге?! Вставай, брат, пошли… У нас с тобой на все не так много времени.
Я надеваю рясу, еще раз черпаю ладонью родниковую воду, подношу ее ко рту, и мы углубляемся туда, где под сенью могучих деревьев царит вечный покой.
Вечный ли?..
Как мы привыкли к таким словам, как вечный покой, вечный сон, и, произнося их, не задумываемся над их смыслом. Может быть, происходит это от того первого человеческого понимания природы и вещей, в ней находящихся, когда люди еще ничего не ведали о загробной жизни и конечно же не могли подумать о воскресении из мертвых.
С этими мыслями я бродил среди могил первых христиан, на которых стояли одни лишь каменные кресты, и никаких надписей на них мы не увидели. Это сильно разочаровало Константина, и я от души жалел его.
Потом мы перешли на кладбище иудеев.
Нас поразили странные надгробные плиты: они были с двумя высокими выступами, похожими на рога, у изголовья и ног умерших, некоторые уже глубоко вросшие в землю, с отколотыми углами, и на каждой стояла своя неповторимая надпись.
«Это гроб Буки, сына Ицхака, священника; да покоится он в раю!» — прочитал Константин.
А вот совсем свежий надгробный камень и такая надпись:
«Это надгробный камень на могиле госпожи Севергелинь, дочери рабби Леви, умершей в 4681 году по сотворении мира. Да подымется слой росы над ее ложем».
— Леонтий, я хочу проверить и твою, и свою память. Давай прикинем… Госпожа Севергелинь — дщерь раввина. Умерла в 4681 году по сотворении мира… Что показывает это число?
— Число явно показывает, Константин, что счет от сотворения мира взят не по иудейскому календарю, а по христианскому — за 5508 лет до «рождества Христова», введенному римским монахом Дионисием Малым триста лет назад — в середине шестого столетия. Следовательно, умерла она в том же году, в каком родился ты… В 827-м!
— Да, да, Леонтий… Но сейчас не обо мне речь. Думаю, что Севергелинь была из фарисейского рода. Видишь, здесь упомянута небесная роса… Только фарисеи верили в воскресение из мертвых посредством небесной росы…
— Константин, но представители еще одной секты иудеев, третьей по счету, — ессеи — тоже верили в воскресение.
— Конечно, но на камнях была бы обязательно приписка о праведности… Вот смотри! — Он указал еще на один камень. — Читай… «Праведники возликуют во славе, восторжествуют в своих ложах». Под этим камнем явно похоронен ессей.
Ессеи — действительно праведники, и надо сказать, что члены этой секты почитаемы даже нами, христианами. Они отвергают войну, признают общую собственность, помогают друг другу всячески, учат, что все они братья между собой. Живут безбрачно, но принимают и воспитывают чужих детей, презирают украшения, помогают бедным. Верят, что после смерти души улетают на небо, и ставят поступки людей в полную зависимость от предопределения. Этим они резко отличаются от саддукеев, да и фарисеев тоже, занимающих, на мой взгляд, серединное положение между сектами Саддока и ессеев…
Конечно же, если бы не Константин, то откуда бы взяться моим познаниям в тонких различиях иудейской веры?! Хотя в мое время уже были переведены на греческий язык и Талмуд, и некоторые высказывания древних раввинов, и «Иудейская война» Иосифа Флавия. Еврейскую богословскую литературу изучают уже в византийских школах. Но даются ученикам эти знания без всякой системы, и только в строгую логическую форму их всегда облекал в разговорах об этом философ…
