Светлая голова, умница!
И тогда я решился задать ему вопрос, который, по моему разумению, таил в себе некий скрытый подвох.
— Константин, мы были с тобой на некрополе, где захоронены древние греки, посетили кладбище первых христиан и вот теперь находимся здесь, на иудейском. Обратил ли ты внимание на то, что по надписям на камнях на некрополе и здесь мы узнаем о жизни этих народов очень многое… Так почему же камни на кладбищах христиан почти ничего не говорят об их жизни и истории? Вот мой вопрос к тебе, Константин…
Философ медленно поднял на меня свои выразительные глаза, поглядел изучающе и, будто что-то поняв, улыбнулся уголками губ.
— Не впадаешь ли ты в ересь, брат мой Леонтий?.. Не говорит ли в тебе гордыня?..
Я смутился. Как я мог забыть о том, чему учит нас Иисус Христос?! Древние греки считали себя потомками Зевса, а разве иудейские пророки не говорят о богоизбранности евреев, первыми познавших божественную истину?! Поэтому они и заботятся о своем увековечивании в камнях и писаниях. А мы… Что мы?.. Наше царство в наших душах… Зачем нам каменные скрижали, прославляющие нашу жизнь и наши деяния?! Но тут так и напрашивался еще один вопрос, будто меня подзуживал сатана… Нет, не буду я задавать его, а то меня, не ровен час, проклянет Константин, брат мой во Христе…
И тут я слышу, как Константин восклицает так, будто его ужалила змея. При этом он мотает головой, как взнузданный конь, и машет мне руками.
Ничего не понимая, в некотором роде даже испугавшись, я стремглав бросаюсь к нему. Он стоит возле надгробного камня, судя по шлифовке, не особенно старого, и, показывая на него, почти заикаясь, произносит:
— Леонтий, смотри, кто похоронен здесь! Ты только посмотри, кто похоронен!..
Читаю:
«Исаак Сангари и его жена Сангарит. Да будут их души связаны в узле вечной жизни у Господа Бога Нашего, и их смертное ложе да будет во славе».
— Исаак Сангари… Тот самый?!
— Да, Леонтий, тот самый, с которого и пошла иудейская вера по земле хазарской. Очень был хитрый и бесстрашный человек этот Сангари… Много ходил по свету, пока не остановился в Константинополе. Здесь он открыл иудейскую общину. Узнав об этом, василевс Лев III Исаврийский приказал изловить его и сжечь на площади Быка. Но Сангари, вовремя предупрежденный, бежал на берега Волги, к хазарам.
— Вот оно как оборачивается… Когда-то иудеи смертно преследовали христиан, теперь, значит, получается наоборот, — невольно вырвалось у меня.
— Да, так вот и получается… — подтвердил Константин, и глаза его запечалились. Он еще раз провел ладонью по надписи на камне, будто стирая пыль с него, отошел в сторонку, присел.
Я еще походил по кладбищу и вернулся.
Константин все сидел, о чем-то думал. Я тронул его за плечо. Он поднял на меня глаза, которые были глубоки и грустны, и промолвил:
— Как быстротечно время, Леонтий… И особенно остро чувствуешь это, находясь на кладбище. Мысль моя не нова, но так все устроено, что, если человек сам и своим сердцем высказывает ее, значит, в ней есть и его доля, потому что в познание этой чужой мысли он привнес что-то свое… А Исаак Сангари был бы не прав, если бы завещал поставить на камне дату своей смерти. Время быстротечно только для нас, смертных…[75] Он же обессмертил свое имя деяниями. Только я даже не знаю, как его чтить. Как того юношу, который умер как герой, но пришел завоевывать чужую землю?..
Я всегда старался понять душу Константина и сейчас видел, что он страдает, то ли от не к месту пришедших дум о смерти, а может быть, от того, что поездка наша в Керк прошла впустую, поэтому я решительно потянул его за руку и сказал бодрым голосом:
— Давай-ка, отец, будем выбираться из этого невеселого места. Напьемся еще раз родниковой воды и сядем на коней.
— Да, да, ты, как всегда, прав, Леонтий. — Но тут же погрозил мне пальцем: — Только ты, Леонтий, не проявляй ко мне чувств, похожих на чувства отца к ребенку… Этому, я знаю, тебя Мефодий научил. Смотри! — И в глазах его вспыхнули злые огоньки: не прост.
Миновали, выбираясь, последние надгробные камни, и тут Константин обернулся ко мне и спросил:
— Ты не забыл, что через неделю нужно съездить в Фуллы?
— Нет, не забыл.
По просьбе митрополита Георгия мы должны были освятить только что построенную церковь святой Троицы. Фуллы — это не только город, но и административная часть фемы, в которой открылась своя епархия; там проживает много христиан, но есть среди них немало язычников.
Зевксидаму передали через матроса, что вечером он должен быть в терме у Сулеймана, потому что лупанар Асафа сегодня занят купцами из далекого Киева.
Грек улыбнулся каким-то своим таинственным мыслям, спустился в подвал, чтобы проверить стражу и узнать, все ли в порядке, и с облегченной душой отправился к Сулейману. Он любил терму: там можно ополоснуться в бассейне, а потом, закутавшись в простыни, поиграть в зернь или, потягивая вино, смотреть, как важно прохаживаются между кадками с пальмами королевские павлины, утешить себя умной беседой, а в парной, выгнав жаром вместе с потом через поры всю грязь, блаженно растянуться на каменной лавке и позвать массажиста, чтобы он помял сильными руками тело.
Зевксидам рано остался без матери, отец его, воин катафракты, воевал с арабами в Малой Азии, а мальчик воспитывался в детском приюте Студийского монастыря. Как многим солдатам железной конницы, отцу обязаны были дать хорошую должность, но в одной из битв он был тяжело ранен, остался калекой и ни с чем вернулся в Константинополь. И даже должность монастырского конюха ему удалось получить только за счет сына.
А было это так…
Когда мальчика взяли в приют, ему исполнилось десять лет. Кроме занятий в школе, где учили церковным наукам, ему и его сверстникам вменялось еще в обязанность стричь в монастырской терме монахам на ногах ногти.
В детстве Зевксидам был кудрявенький, чистенький, аккуратный мальчик. И вот однажды его позвал к себе настоятель монастыря и сказал:
— Сынок, сегодня в терме будет сын императора, хорошенько наточи ножницы…
— Сы-н импе-ра-то-ра? — заикаясь, спросил Зевксидам. — Самого императора? — снова удивленно переспросил мальчик.
— Да, да, самого… — раздраженно сказал настоятель и ткнул ему в губы руку для поцелуя.
С трепетом мальчик ожидал вечера. Закутавшись в простыню, взяв ножницы, он отправился в назначенное время в монастырскую терму. В ней никого не было. Он сел на каменную лавку и стал ждать.
И вот из парной появился среднего роста юноша, полноватый, с огромными карими глазами и круглым женским лицом. И вдруг таким же женским голосом он обратился к Зевксидаму:
