Потом они вместе сидели за пиршественным столом. Пили, ели, слушали разговоры, сначала на трезвую голову, потом на пьяную. Здесь были все, кто приехал в Кийгород. Не было только Онегесия. Аттила ни словом его не вспомнил. А ведь, кажется, были как пальцы одной руки.
— Онегесий приедет позже? — решилась спросить Ильдика.
— Не приедет, — буркнул сидевший рядом, и отвернулся.
«Не хочет со мной говорить», — огорчилась Ильдика. Потихоньку встала из-за стола и повела уставшего за день сына в опочивальню. Уложила в постельку, накрытую мягкой пуховой периной, и сидела с ним, пока не уснул. Пела ему колыбельные песни, которые слышала в детстве. И такие они были тихие и спокойные, что и сама успокоилась. Задернула полог опочивальни, отделявший детскую спальню от взрослой, и вдруг увидала, что на кровати сидит аттила.
— Не прогоняй меня… — произнес он так глухо, что голос казался чужим.
Ильдика про себя возмутилась. Напился, и захотелось ласки? А до этого и смотреть не хотел.
— Я не твоя жена. Уходи, — произнесла с безразличием в голосе.
Какое-то время он молчал, потом шатаясь поднялся на ноги и повернулся, чтобы уйти. Ильдика взглянула ему в лицо и обмерла. Оно было мертвенно-бледным, как у покойника. В глазах — ничего живого, словно в них опустилась ночь.
Ильдика сама не заметила, как оказалась рядом.
— Что с тобой? — вырвалось из груди.
Он посмотрел на неё долгим замерзшим взглядом.
— Зачем тебе это знать?.. Ты ведь меня прогоняешь.
Вместо ответа Ильдика прильнула к нему, усадила рядом с собой на кровать.
— Расскажи мне все. И тебе станет легче.
— А что тут рассказывать, — услышала его голос. — Повздорили мы с Онегесием, и он от меня ушел. Я думал, опомнится и вернется… А он ушел насовсем. И нет у меня больше друга…
— Так ты бы поговорил с ним, — сказала Ильдика. — Или, хочешь, я помирю вас. Уверена, он будет рад.
— Не хочу. Раз ему наплевать на дружбу. Значит, и мне на неё наплевать.
После этого он уставился в пол и умолк. Ильдика не знала, как его оживить, и сама того не желая все крепче прижимала к себе, касалась губами шеи, подбородка, лба. Сперва он не отвечал, а потом ответил. Ильдика задержала дыхание и закрыла глаза.
*
Утром она пробудилась в постели одна, и все, что происходило ночью, показалось ей сном. Приятным сладким как мед, но все-таки сном.
Вспоминая свое блаженство, Ильдика закусила губу, удерживая улыбку. Не зря она накануне удалила из спальни нянек. Подспудно ведь знала, что аттила к ней явится, несмотря на суровый взгляд и внешнее безразличие. Кого он хотел обмануть, когда вместо сердца горит огонь? Даже просто находишься рядом и чувствуешь, как полыхает его желание…
Ильдика встала с постели, оделась, проверила, не проснулся ли сын, и, убедившись, что не проснулся, выскользнула за дверь.
Надеялась увидать аттилу и действительно встретилась с ним в сенях.
*
Карпилион поприветствовал её первым.
— Хорошо, что ты встала так рано, — произнес он как ни в чем не бывало. — Я хотел с тобой посоветоваться.
— О чем? — спросила Ильдика и посмотрела на него каким-то особенным улыбчивым взглядом. Нет, он помнил, что провел эту ночь у неё в постели, но на трезвую голову страсти слегка улеглись, и отношение к ней повернулось вспять, как река, которая потекла в обратную сторону и вернулась в прежнее русло.
— У меня тут одно письмо, — ответил Карпилион. — Получил его, правда, не я, а подставной аттила, но предназначалось оно именно мне.
Письмо
Ильдика повертела его в руках. Понюхала. Передернула плечами.
— Не понимаю, что в нем написано. Символы вроде римские, а слова чужие и непонятные.
— Так и есть, — усмехнулся Карпилион. — Символы действительно римские. А слова из норского обихода. Кто-то сказал этой девушке, что я понимаю по-норски, и она написала письмо на знакомом мне языке.
— На знакомом? А с ней ты знаком? — переспросила Ильдика. Она всегда переспрашивала, если что-то её беспокоило.
— Совсем не знаком, но слышал о ней, конечно, — ответил Карпилион. — Судя по подписи — это Гонория, сестра императора Валентиниана.
— И что она хочет?
— Пишет, что подвергается притеснениям брата, и просит помочь. — Карпилион показал Ильдике золотое колечко с рубиновым глазком. — Вот это было в письме. Гонория предлагает жениться на ней и забрать в приданое половину Западных Римских земель. Ну, что ты смотришь такими глазами? Это союз правителей, а не любовный союз.
— Наверное, она уродина, раз так дорого себя продает, — проговорила Ильдика, кусая губы.
— Напротив. Насколько я знаю, она красива, — улыбнулся Карпилион. — Об этом я и хотел посоветоваться. Жениться на ней или нет.
— Раньше ты говорил, что у тебя достаточно жен.
— Достаточно, но среди них ни одной христианки. Гонория будет единственной. Женитьба на ней не нарушит ничьих законов, но позволит мне стать соправителем её брата.
У Ильдики разом померкли глаза.
— Ты уже все решил, не так ли?
— Решил, — ответил Карпилион, становясь серьезным.
— А как же я? Уедешь к ней, и больше я тебя не увижу?
«Ты поступила так же. Уехала с братом, а не со мной», — подумал Карпилион.
— Женитьба на Гонории — не единственная причина, — ответил он на вопрос. — Я получил известие, что человек, из-за которого погиб мой отец, находится в Галлии. Туда и направлюсь. А заодно проведаю Норик. Я родился на той земле, но никогда там не был.
— У тебя в голове одно только прошлое, — вырвалось у Ильдики. — Из-за него ты воюешь, воюешь и воюешь. Неужели тебе не нравится спокойная мирная жизнь?
— Спокойная жизнь невозможна, пока под боком у нас имперцы. Из-за того, что я с ними воюю, они не воюют на нашей земле. Нас давно бы поработили, не держи я их в страхе.
— Разве ты не можешь договориться с ними как-нибудь мирно?
— После того, как они убили моего отца?
Ильдика, видимо, поняла, что решения он не изменит.
— Присылай нам весточки, ладно? Не забывай, что здесь у тебя остаются друзья, — проговорила тихо и так печально, что поневоле тронула сердце.
— Не забуду, — ответил Карпилион и притянул Ильдику к себе.
Часть 17. Вторжение
450 г. Равенна
— Матушка! Матушка! Помогите мне! Защитите!
В спальню августы Галлы Плакидии вбежала её тридцатитрехлетняя дочь Гонория. Обычно самоуверенная и сдержанная, она была сама не своя от страха. Черные в кольцах волосы прыгали по плечам. На тонких скулах играл румянец. Ярко очерченные, выразительные, как у матери, глаза были расширены от ужаса.
— Что с тобой? Кто тебе угрожает? — спросила возлежавшая на постели Галла Плакидия.
— Валентиниан! Он хочет меня убить! — воскликнула Гонория и кинулась к матери, не замечая, что той тяжело дышать. Галла Плакидия не вставала с постели вот уже несколько дней, но крики испуганной дочери придали ей сил, и она протянула служанкам руки, чтобы те помогли подняться. Стайка заботливых девушек тут же слетелась к своей госпоже. Придерживая под локти, августу поставили на пол. Прибрали волосы золотой диадемой. Застегнули шелковую накидку у шеи.
— Подожди меня здесь, — сказала Галла Плакидия дочери, но не успела сделать к дверям и шага, как золотые створки снова раскрылись, и в спальню вошел Валентиниан.
Он был красив и блистателен как всегда. Во всей Империи не было человека изысканнее Западного имератора. Галла Плакидия гордилась сыном — тем, как он выглядит, тем, как умеет себя держать, ведь это она воспитала его таким, взлелеяла нежный росток, который к своим тридцати превратился в великолепное дерево. В его тени августа надеялась обрести покой. Но покоя не находила. Летом в Константинополе при странных обстоятельствах не стало императора Феодосия. Галла Плакидия до сих пор пребывала в трауре. Когда-то он сомневался в её способности управлять Империей, но неизменно поддерживал Валентиниана. Сменивший его на троне выскочка Маркиан происходил из военных низов. Как бывший сенатор он был из тех, кто помогает, посылая десяток солдат вместо войска, а удачное стечение обстоятельств выставляет своей заслугой. На трон его посадила сестра Феодосия. Услышав об этом, Валентиниан был в бешенстве и с тех пор раздражался по всякому поводу.
