Услышав о мирной жизни, Онегесий почувствовал, как тоскливо сжалось в груди. Скотта был ему дорог. Последнее время они особенно сблизились, помогали друг другу и не раз выручали во время боя. А теперь стояли друг перед другом словно враги.
— Прости, что так вышло, — уловил его настроение Скотта. — Я всего лишь хотел надыбать немного золота. Для тебя. Для меня. Для нас обоих. Когда состаримся, нам никто не поможет, а золото пригодится. Я покажу тебе, где оно зарыто. Собирался сделать это потом, но раз уж так вышло… Поверь мне в последний раз. Я больше не подведу ни тебя, ни аттилу. Клянусь.
Он говорил сумбурно, и чем-то напоминал Онегесию лошадь, сломавшую ногу и обреченную на убой. Но такую лошадь уже не спасти, а за Скотту было кому заступиться.
— Ладно, идем, — сказал Онегесий.
В полном молчании они вышли из зала.
Рассветная полоса на пасмурном небе озаряла селение блеклым сумрачным светом. Дома как будто застыли. В загонах мычала скотина, которую некому было кормить. Приехавшие с аттилой во́и ловили кур, чтобы зажарить их вместе с перьями и поскорее набить желудки.
Онегесий шел и оглядывался по сторонам. Когда-то они со Скоттой облюбовали эти места и поставили здесь хоромы. И вскоре селение на холме разрослось. Люди бежали сюда в надежде, что обретут защиту. Они никогда не видели предводителя гуннов, и признали бы за аттилу любого, кого подсунет им Скотта. На это и был расчет.
*
Когда Онегесий прошел через ворота во двор, на него уставились десятки осуждающих глаз. Точнее не на него, а на Скотту, шагавшего сзади. Однако из уважения к Онегесию никто не сказал ни слова. Хранили молчание даже те, кто обычно любил зубоскалить.
Возле крыльца, имевшего вид навеса, подпертого снизу витыми столбами, Онегесий остановился.
— Обожди тут немного, — сказал он Скотте. — Сперва я должен уладить с аттилой. А потом вернусь за тобой.
— Передай ему, что с послами был карлик. Старый такой. С горбатой спиной.
— Зеркон? — стрельнуло в памяти полузабытое имя.
— Кажется, так его звали. Я не запомнил.
Онегесий кивнул и хотел идти, но Скотта тронул его за плечо.
— Смотри. Заступись за меня. Ты дал слово.
Больше он ничего не сказал. Только молча смотрел, как Онегесий поднимается на крыльцо.
Разговор в приемной
В доме повсюду горели светильники, но Карпилиону не хватало света. Он впервые увидел хоромы Онегесия. Огромное здание в несколько ярусов поражало своим размахом. Строили его опытные искусные мастера. Вот только откуда они в этой дикой глуши? И откуда тесаный камень? Ответ напрашивался сам собой. Посылал их скорее всего Хрисафий по просьбе Скотты, поэтому и убранство, и комнаты выглядели чересчур по-имперски, словно их готовили для какого-нибудь константинопольского евнуха.
От одного только вида всех этих пуфиков, вычурных столиков, низких скамеечек для ног Карпилиону хотелось выхватить меч. В то время как он воевал с Империей, теряя друзей, теряя дружину, у него под боком орудовал подставной аттила, а Скотта с Орестом водили к нему послов!
В комнату кто-то вошел. Карпилион слегка повернулся. В полумраке дверного проема возник Онегесий. Он был один.
— Ну, что? Разобрался со Скоттой?
— Да, вроде бы, разобрался, — произнес Онгесий, как будто кто-то вытягивал из него слова.
— Как это «вроде»? — Карпилион прищурил глаза. — Ты сказал, что снесешь ему голову… И не снес?
Он мог бы не спрашивать. Ответ читался в глазах Онегесия.
— Разумеется, нет. О чем я спросил, — усмехнулся Карпилион. — И что будет дальше? Опять возьмешь его на поруки?
— Я был не прав, признаю.
— Не прав? Ты в своем уме?! Из-за того, что ты за него поручился, в селении не осталось людей.
— Он приведет сюда новых.
— И нового самозванца?.. А, может, ты с ним заодно? — Карпилион с издевкой показал вокруг. — Смотри, какие хоромы вы тут отгрохали.
— Не говори так со мной, — потемнел лицом Онегесий. — Ты знаешь. Я всегда на твоей стороне.
— Тогда иди и убей его. И закончим на этом, — Карпилион отвернулся.
— Не заставляй меня это делать, — послышалось за спиной. — Он ведь родня мне…
— Вот и разберись с ним по-родственному, — отрезал Карпилион. — Иначе это сделаю я. Выбирай.
*
Онегесий вышел, скрипя половицами, на крыльцо. С первого дня, как Кий поручил приглядывать за строптивым мальчишкой, он был ему верным телохранителем. Несмотря на разницу в возрасте, позволял над собой верховодить и без раздумий пошел бы за ним и в огонь, и в воду. Но аттила давно не мальчишка. Телохранитель ему больше не нужен. Не сегодня-завтра выгонит как старого пса…
От этих мыслей Онегесия обуяла холодная злость.
— Ступай за мной, — позвал он томившегося в тягостном ожидании Скотту. Сзади пленника подтолкнули. Давай, мол, иди быстрее.
Десяток шагов, и они оказались в темных сенях.
— Куда мы? К аттиле? — нарушил молчание Скотта.
— Нет, — сказал Онегесий. Развернулся к нему и вынул из ножен меч, такой же черный, как и его глаза.
Даже во тьме было видно, как у Скотты затряслась борода.
— Ты обещал за меня заступиться.
Онегесий взглянул на него неподвижным взглядом.
— Я не смог.
— Попробуй снова. Скажи, что повинную голову меч не сечет.
— Аттила так не считает. У него свои поговорки.
— Тогда помоги мне уйти, — взмолился Скотта. — Золото спрятано у берез. Возьми его и отдай аттиле за то, чтобы меня отпустил…
— Не отпустит.
Онегесий коротко размахнулся и ударил Скотту мечом. Из раны смородиной брызнула кровь, Скотта со стоном свалился на спину. Онегесий добил его, словно лошадь, сломавшую ногу, и тяжелым шагом пошел обратно во двор.
У самого выхода он вдруг вспомнил, что позабыл рассказать о Зерконе, но ему и в голову не пришло вернуться. Пусть аттила разбирается без него — с Зерконом, с послами, с Орестом, сбежавшим в Константинополь к Хрисафию. Вот кто не должен был увильнуть от карающего меча, но Онегесий об этом больше не думал.
Как не думал об этом и сам Хрисафий.
Пока не увидел Ореста.
Часть 16. Заговор Хрисафия и Аспара
Орест заявился к евнуху еле живой от усталости и весь в дорожной грязи, в каких-то прилипших листьях, с репьями в спутанных волосах.
Хрисафий отвел его в умывальню, заставил одеться в чистое и только потом расспросил.
— Тебя ограбили? — задал он первый вопрос.
Орест ответил, что это не ограбление, а побег. Аттила узнал о послах, о золоте, о том, что Хрисафий был в сговоре с Эдиконом и Скоттой.
— Лучше бы вы договаривались со мной, а не с Эдиконом, — подытожил гость. — Уж я бы вас не подвел.
Хрисафий слушал его, разинув рот, но панике поддаваться не стал. На случай разоблачения у него всегда имелась лазейка, как выйти сухим из воды и сохранить доверие императора. Вот чьего гнева действительно стоило опасаться. Как и нападок сестры Феодосия. Из-за интриг Хрисафия она лишилась влияния на августейшего брата и ждала только случая, чтобы выйти из тени, если евнух оступится и падёт. А уж если возникнет скандал из-за золота, которое отвезли подставному аттиле, так и вовсе сравняет с землей. Однако для этого мало увидеть руку, запущенную в императорскую казну. Надо еще доказать вину.
— Золото мы потеряли, но унынию предаваться рано, — подбодрил Хрисафий Ореста. — Эдикон, как я понимаю, мертв. Остальные не слышали нашего с ним разговора и не смогут ничего доказать. А вот мы без особых усилий убедим императора в своей правоте. Подсунем такую версию, что превратимся в героев в его глазах. Только уж будь любезен, придержи свой раздвоенный язычок. Не отпускай его с привязи без моего сигнала. Я расскажу тебе, что говорить и кому. Уяснил?
— Уяснил, — с готовностью ответил Орест.
Хрисафий ласково потрепал его по щеке.
— Я ценю твою преданность и никогда не забуду того, что ты сделал. В моей благодарности можешь не сомневаться. Оставайся пока у меня. В покоях евнуха императора Феодосия аттила не станет тебя искать. Да и никто не сможет найти. Аха-хах, — разразился он тихим довольным смехом.
