Локтях в двадцати от вражеской массы Гортензий приказал когорте остановиться.
— Передние ряды — копья готовь!
Копьеметатели расставили ноги, отвели назад руки и замерли в ожидании очередного приказа.
— Копья — бросай!
В быстро тускнеющем вечернем свете над первыми шеренгами римлян взвилась черная чуть колеблющаяся завеса и по дуге понеслась к дуротригам. Глухой дробный стук на миг перекрыл даже вопли. Отменно отточенные, с утяжеленными сталью древками, римские метательные копья пробивали щиты, доспехи и пронзали плоть.
— Мечи к бою! — рявкнул, перекрывая все звуки, Гортензий.
Лязгнул металл: по всему периметру строя легионеры выхватили из ножен клинки, обратив острия в сторону неприятеля. И почти тут же за спинами дуротригов хрипло провыли боевые рога. Масса варваров колыхнулась и с диким ревом устремилась вперед.
— В атаку! — выкрикнул Гортензий, и римляне, смыкая щиты, возобновили движение.
Теперь сближение шло стремительно, но для Катона, сердце которого отчаянно колотилось, время замедлило ход, предоставляя его живому воображению возможность нарисовать десятки картин собственной жуткой гибели от руки одного из тех свирепых воинов, чьи искаженные яростью лица внушали ему дикий страх. Но когда это леденящее кровь чувство заполнило юношу до краев, оно вдруг перестало терзать его и сменилось холодной решимостью крушить на своем пути все и вся.
В то же мгновение шеренги столкнулись с раскатистым лязгом копий, мечей и щитов, напоминавшим грохот гигантской волны, набегающей на скалистое побережье. Катон резким движением вбил свой крепкий щит в толпу варваров, ощутил ответный толчок, устоял, а варвар, с которым он сшибся, охнув, открыл рот, чтобы возместить потерю выбитого из легких воздуха. Но не успел: сосед юноши по шеренге вогнал дикарю под мышку клинок, и тот рухнул наземь. Катон пнул поверженного врага сапогом и в свою очередь сделал выпад, целясь мечом в незащищенную грудь бритта, занесшего над головой Макрона топор. Варвар, однако, заметил угрозу и отпрянул, так что клинок Катона лишь рассек ему мышцы плеча. Бритт был мужественным бойцом, он не издал ни звука. Ни в тот миг, когда кровь из распоротого плеча залила его грудь, ни даже тогда, когда Макрон вогнал ему меч в живот с такой силой, что кровавое острие высунулось из зада. На лице бритта застыло невыразимое изумление, и он упал на окровавленный снег, уже успевший принять немало его товарищей, как раненых, так и мертвых.
— Наседайте, парни! — крикнул Катон. — Навязывайте ближний бой, не давайте им оторваться!
Макрон одобрительно улыбнулся. Наконец-то его оптион ведет себя в битве как полагается. Уже не стесняется приободрять и бывалых вояк, даром что те сами знают, что делать. К тому же малыш теперь тоже знает, что сражающейся когорте полезно, что нет, и всемерно старается поддержать должный порядок.
Однако тяжеловооруженные бритты все продолжали обрушиваться на римлян с той фанатичной, противоречащей любой логике яростью, природы которой Катон никак не мог постичь. С флангов же на римский квадрат волна за волной накидывались легковооруженные, подзуживаемые друидами пехотинцы. Жрецы в черных одеяниях сами в бой не рвались, но, держась за спинами соотечественников, вовсю проклинали захватчиков и призывали сынов британской земли сокрушить и прогнать за море чужаков, оскверняющих ее просторы своими орлами. Но ни религиозный пыл, ни слепая отвага не могли защитить не прикрытый доспехами торс. Легковооруженные варвары дрались героически и тем не менее гибли под беспощадными ударами римских мечей.
Наконец, после того как стало окончательно ясно, что дуротриги не в состоянии прорвать римский строй и что их отчаянные усилия переломить ситуацию приводят лишь ко все большему нагромождению трупов, варвары, уворачиваясь от коротких клинков, стремительно вылетавших из-за щитов, почти полностью прикрывавших неуязвимых легионеров, начали отходить.
— Они дрогнули! — взревел Макрон. — Не расслабляться! Не давать им опомниться!
Мужества дуротригам было не занимать, но им противостояло регулярное войско, хорошо вымуштрованное и действующее как один человек. Они словно бы дрались не с людьми, а с огромным бесчувственным боевым механизмом, изначально задуманным и изготовленным исключительно для войны. Тот неуклонно катил и катил к своей цели, безжалостно подминая под себя всех, кто оказывался у него на пути.
По мере того как когорта усиливала напор, впереди и вокруг нее все чаще вместо боевых кличей в воздух взмывали вопли ужаса и отчаяния. Дикари уже не видели смысла в том, чтобы попусту бросаться на щиты и мечи римлян. Первые ряды дуротригов попятились, вынудив отступить остальных. Сначала это делалось, чтобы не создавать толчеи, потом как-то незаметно процесс стал обвальным. Бритты десятками, а затем сотнями принялись разворачиваться и разбегаться.
— Не останавливаться! — взревел Гортензий из первой шеренги. — Продолжать наступление! Если мы остановимся, нам конец! Вперед!
Менее опытный командир, воодушевленный тем, что сумел обратить в бегство превосходящие силы противника и заставил его понести потери, намного превышавшие собственные, наверняка велел бы отряду встать лагерем, сочтя дело законченным. Но Гортензий был старым воякой, и стена щитов продолжала движение, разя каждого, оказавшегося в зоне досягаемости, жалами коротких мечей. Когорту сковывала воедино железная дисциплина, и какие бы чувства ни испытывал каждый легионер, в бою он руководствовался не ими, а полученными приказами. Чуть задержавшись, чтобы подровнять шеренги, римляне размеренным шагом углублялись все дальше в холмы.
Солнце опустилось за горизонт, сумерки придали снегу голубоватый оттенок. Склоны по обе стороны от долины были усеяны дуротригами, ошеломленно взиравшими на строй чужаков. Однако варвары понемногу начинали приходить в себя. Звучали рога, вожди и друиды собирали своих людей.
— Не расхолаживаться! — приказал Макрон. — Не сбавлять темпа!
Первые заново сколоченные вражеские подразделения, скользя тенями по снежным полям вдоль дороги, с легкостью обгоняли квадрат, поскольку римляне двигались медленней, чем в походном порядке. Этих отрядов становилось все больше, варвары поторапливались, явно готовя римлянам новый сюрприз. Численное превосходство по-прежнему оставалось за дуротригами, однако, как полагал Катон, поскольку оно им ничего не давало, от них теперь следовало ожидать лишь каких-то тактических каверз. Что где-то радовало, так как, по общему солдатскому мнению, в тактике эти тупые мужланы не смыслили ничего.
