Они стояли друг напротив друга, и андезитовое святилище с мертвым телом их разделяло. Факел догорал и рассерженно сыпал искрами.
— Замолксис-Гебелейзис… — пробормотал Везина. — Надо как можно скорее убрать отсюда его тело.
— Что это даст? — вздохнул Бицилис и набросил на изувеченного римлянина оставленный подле андезитового круга римский военный плащ.
Везина тоже вздохнул, глядя на изувеченное тело. Этот маленький человек только что совершил нечто, что было ему не по силам, что было больше него, выше него, сильнее него. Он разрушил целое царство.
Ну что ж, Децебалу теперь в самом деле придется полагаться только на силу меча.
Глава VIII
ЛЕГАТ ИМПЕРАТОРА
Январь 858 года от основания Рима
Сармизегетуза Регия
Приск медленно поднимался по каменным ступеням.
Он был уверен, что это Банита, но видел при этом Костешти — ее холм, увенчанный жилой каменной башней, видел широкие каменные ступени, ведущие наверх по склону к башне. На ступенях лежали мертвые и умирающие. Приск не сразу понял, что это женщины и дети… Среди женщин лежала Кориолла… Он узнал ее — хотя не мог разглядеть лица. Грудь ее была обнажена, а на сгибе руки лежало нечто, завернутое в тряпки… Ребенок? Он наклонился и коснулся свертка. Тот шевельнулся, и Приск увидел полуразложившееся черное лицо без глаз.
Он закричал и проснулся. Огляделся и вспомнил, что он в плену. Несколько мгновений Приск лежал, утешая себя странной надеждой: все это по-прежнему сон, сон во сне, такое бывает, Тиресий рассказывал, что ему часто снятся сны, выпадающие один из другого, как тайные свитки, спрятанные друг в друге рукой заговорщика.
«Я сейчас проснусь», — уговаривал себя Приск, но колкость одеяла и кочковатый набитый сеном тюфяк под боком, холод каменной стены возле локтя — все это было слишком реальным. Не выдержав, Приск прихватил зубами кожу на руке и ощутил несильную, но вполне явственную боль (для него, не раз изведавшего и вражеское железо, и бронзу хирургического скальпеля, подобная боль в самом деле казалась несильной). Приск разжал челюсти. Не сон. А жаль…
Он подошел к окну — отодвинул узкую ставенку. Ночь дохнула в лицо метелью и режущим ветром. Призрачный лучный свет, то пробиваясь из-за туч, то исчезая, сочился в узкую щель переделанного окна. Приск услышал за спиной судорожный вздох и обернулся.
Лонгин сидел на кровати и растирал ладонью грудь.
— Болит? — спросил Приск.
— Ноет, — отозвался Лонгин.
— Закрыть окно?
— Нет. А ты, я смотрю, всегда засыпаешь сразу же, едва ляжешь.
— Это просто.
Жизнь в легионе научила Приска спать в любом месте. Даже если ты в тюрьме и наутро тебя ждет пытка. Пытка, обещанная самим царем Децебалом. Девять дней назад от императора Траяна наконец-то пришел ответ. Вежливый и ускользающе уклончивый: Траян уговаривал царя отпустить Лонгина, но при этом даже не намекнул, что готов выполнить требования дакийского царя. Напоминал о верности, что-то писал о благе царских подданных, о богатстве края. Получив ответ, Децебал немедленно призвал Лонгина к себе (Приск, естественно, тоже присутствовал) и велел зачитать послание императора вслух. Легат, сознавая, что ему зачитывают смертный приговор, выслушал его молча.
— Как понимать этот ответ? Объясни мне, римлянин, — сказал, нет уж, скорее прорычал Децебал. — Это согласие или отказ? А?
Приск, уразумевший за изысканным витийством твердое императорское «нет», промолчал, а Лонгин, сидевший в деревянном кресле напротив царя, сказал:
— Император колеблется.
— О чем ты? — Ясно было, что Децебал взбешен ответом, глаза его горели синим огнем, как не до конца прогоревшие угли.
«Неужели царь всерьез надеялся, что ради Лонгина император откажется от своих планов?» — в который раз удивился Приск. При этом он как бы смотрел со стороны, полагая себя и Лонгина уже покойниками. Этот отстраненный взгляд позволял ему не бояться и с особым вниманием наблюдать за происходящим, фиксируя детали.
— Да, несомненно, император не ведает, как ему поступить, — продолжал легат, будто и не заметил грозовых раскатов в голосе дакийского владыки. — Траян — великий человек, наилучший принцепс никогда не бросает друзей в беде, но пойти на твои требования ему как правителю Рима несказанно трудно. Позволь мне его уговорить. Я напишу ему письмо… вернее, продиктую… я продиктую… — Лонгин, начавший речь уверенно и твердо, посылая каждую фразу как волну прибоя на утес-Децебала, неожиданно сбился, зашепелявил и умолк.
— Я должен прочесть то, что ты напишешь! — потребовал Децебал, воспользовавшись внезапной паузой.
Он уже не сидел в своем деревянном кресле, а расхаживал по комнате.
— Читать чужое письмо? — Лонгин нахмурился.
— Я должен знать, что ты напишешь именно так, как обещаешь! — заявил Децебал.
— Хорошо, я покажу тебе мое послание, — уступил Лонгин с неохотой. — Но ты должен дать мне и моим людям послабление… — Он задумался, заранее мысленно перечислив нужные требования. — Чтобы можно было чаще выходить из дома. И чтоб нам дали пергамент, светильники и хотя бы небольшие ножи — резать мясо. Я уже не могу отрывать мясо зубами от целого куска. И чтобы Асклепия выпускали в крепость одного… И… письмо повезет центурион Приск.
— Нет! — тут же отрезал Децебал.
— Ты отказываешь мне? Тогда я не смогу ничего написать!
— Отказываю только в последнем. Центурион никуда не уедет.
Лонгин ожидал подобного поворота. Но все равно сделал значительную паузу, прежде чем сказать:
— Письмо должен отвезти мой человек, иначе Траян не поверит написанному. Тогда… Пусть отправится мой вольноотпущенник Асклепий.
— Хорошо, пусть едет вольноотпущенник. Но в сопровождении моих людей.
— Не боишься, что твоего посланца точно так же схватят? — спросил Лонгин.
— Даки не боятся смерти. Они встречают ее с радостью. Доблестных воинов ждет новая жизнь — так обещал нам Замолксис. А что ждет тебя, римлянин?
Приск едва не сказал: «Память потомков», — но благоразумно промолчал.
— Мне понадобится дня два или три, чтобы все хорошенько обдумать. Я еще слишком слаб и болен…
Разумеется, Лонгин привирал. И хотя его речь местами звучала невнятно, мыслил он по-прежнему трезво и четко. Однако Децебал ему поверил — потому что жаждал поверить, что еще есть шанс вернуть утраченное, уговорить Траяна отменить грабительски-унизительный мирный договор.
Пленников отвели назад. Лонгин тут же принялся сочинять письмо, диктовал Приску, тот записывал на таблички, но почти сразу все приходилось стирать — Лонгину фразы казались то слишком неубедительными, то фальшивыми. Письмо — всего лишь уловка — это центурион понял сразу. Но какое послание зашифрует для Траяна легат? Приск этого не понимал. На миг ожили прежние подозрения Приска: какую игру ведет Лонгин? На чьей он стороне? Когда пятый вариант письма был написан и тут же стерт, Приск понял, что Лонгин просто тянет время.
